Газета Завтра 317 (52 1999)
Шрифт:
Поскольку выясняется решимость США развязать войну, руководство КНДР намеревается пересмотреть свои взгляды на отношения с Америкой. Попытка США задушить военным путем корейскую цивилизацию заставляет партию еще серьезнее заниматься оборонным строительством, в очередной раз доказывает верность и правоту избранного курса на приоритет армии. На диалог — диалогом, на силу — силой, такую позицию занимает КНДР.
В наступающее тысячелетие Северная Корея входит свободной, независимой и социалистической. Заслужив это право в кровопролитной войне против американских колонизаторов в середине уходящего века и кропотливым самоотверженным трудом последующих десятилетий, она не потеряла своего лица и в нынешнее смутное для всего мира время. Крылатый конь Чхоллима готовится к новому скачку уже в новом веке. Это будет победное шествие корейского народа к заслуженному счастью. Народная армия, ставшая вместе с партией впереди всего народа, действительно оказалась прогрессивной патриотической силой. Эта сила способна реально обеспечить процветание и безопасность
Советуем приобретать у нас: керамическая мозаика Impronta 9 только от Medis Group.
Виктор Тростников ЗДЕСЬ ЖИЛИ АНГЛИЧАНЕ...
АНГЛИЧАНЕ, Я ЛЮБИЛ ВАС! Я любил вас с самого детства, с тех пор, как себя помню. Не знаю, как и почему в моем воображении сформировался образ невозмутимого британца с удлиненным лицом и носом с горбинкой, который в огне не горит и в воде не тонет, бороздит океаны и пересекает джунгли, везде чувствуя себя, как дома. Со временем этот образ не только не терял своей привлекательности, но и обогащался новыми замечательными чертами, о которых я узнавал в школе. Это были: упорство в достижении цели (Ливингстон), изобретательский талант (Стефенсон), весомый вклад в мировую науку (Ньютон, Фарадей, Максвелл) и, наконец, качество, которое в том возрасте более всего приводило меня в восторг: неукротимая географическая любознательность, заставляющая пускаться в дальние путешествия и открывать новые земли (капитан Кук, адмирал Дрейк). В подмосковном домике, где я вырос, на стене висела карта полушарий и половина ее была выкрашена в зеленый цвет. Это будоражило воображение: Британия — владычица морей, Британия — хозяйка Голконды с ее алмазами, Бенгалии с ее жемчугом, черной Африки с ее слоновой костью, Австралии, где солнце движется в другую сторону, а по ночам над головой вспыхивает неведомый нам Южный Крест.
Потом была война, и Англия стала нашей союзницей. По радио зазвучали британские песни: "Мы летим, ковыляя во мгле" и "Путь далекий до Типперэри", которые быстро стали родными. От очевидца я узнал, что во время бомбежек Лондона население вело себя великолепно: не было ни малейшей паники, пожары тушились организованно и быстро — и это еще прибавило моего уважения к англичанам. А в студенческое время я пережил страстное увлечение Киплингом (которого до сих пор считаю крупнейшим зарубежным поэтом ХХ века) и понял, что когда индиец почтительно кланялся "сагибу", в нем говорило не раболепие, а искреннее признание того, что британец — человек более сильный духом.
Внутреннюю силу, целеустремленность, железную волю и бесстрашие своего соотечественника Киплинг воплотил в герое поэмы "Мэри Глостер", от имени которого ведется повествование. Поэма буквально околдовала меня, но именно при ее чтении у меня возникла первая тень сомнения в том, что все люди должны равняться на англичан как на идеал: я на этот раз не почувствовал желания отождествиться с героем. Сила была в нем та же, что и в прежних моих кумирах-британцах, но на что она была направлена? Всего-навсего на то, чтобы разбогатеть! Особенно контрастно это выглядело в сравнении с Давидом Ливингстоном, тоже не умевшим отступать от намеченной цели: там была высокая цель — подарить человечеству знания об африканском континенте, а что и кому подарил Глостер? Ценой неимоверных усилий, ценой собственного здоровья и жизни любимой жены он создал прибыльное дело и передал его изнеженному сыну, который не знал, что с ним делать. Глостер и сам признает, что трудился впустую, но в чем он видит свою ошибку? В том, что не вырастил сына таким, каким был сам. "Гарвард и Тринити-колледж", а надо бы отправить в моря; я дал тебе воспитание, и дал его, вижу, зря". Но что было бы толку, если бы наследственный богач искусственно был бы помещен в те же условия, в которых был вынужден расти его отец, и в нем выработались бы качества, присущие лучшим английским морякам? Ведь все равно старший Глостер передал бы ему не штурвал, а компанию. И как могли бы помочь ему в бизнесе эти качества? Смелее он пускался бы в рискованные финансовые аферы, а то и пиратствовал бы на бирже? Приумножил бы благодаря этим качествам и без того огромное состояние родителя? Как все это мелко и скучно и недостойно того образца человека, которого я видел в англичанине. Тогда я не мог еще понять, почему в герое поэмы возникла эта червоточина — я посчитал это индивидуальным промахом Глостера, частным случаем, и на этом успокоился.
После этого прошло много лет, и мне самому пришлось побывать в Англии, познакомиться с ее жителями как в столице, так и в глубинке. Скажу сразу: англичане мне понравились и в общем укрепили мое к ним уважение. Я столкнулся там с людьми мужественными, неприхотливыми, организованными, умными, обладающими прекрасным чувством юмора, любящими свою землю и умеющими о ней заботиться и говорящими на настоящем английском языке, который воспринимается как музыка в сравнении с лающим американским. У меня появились там друзья, которые потом приезжали ко мне в Москву и были от нее в восторге. Но моему взору открылись там и новые червоточины, от которых нельзя было уже отмахнуться как от наносного и случайного — это была реальность жизни Великобритании конца ХХ столетия.
ПЕРВОЕ ОГОРЧЕНИЕ я испытал прямо при въезде в Англию. Мы приплыли на пароме из Остенде в Дувр, где должны были сесть на электричку, но как раз в тот день была забастовка железнодорожников, и нас
Настроение мое было сильно подпорчено, однако, слава Богу, я в тот же день уехал в Южный Уэльс, и там меня несколько недель окружали лишь кельты и англосаксы. Более или менее белая публика проживала и в лондонском районе Чизик, куда я потом перебрался и я все-таки чувствовал себя в Англии, но когда я попадал в центр Лондона, то снова сталкивался с засильем цветных.
Второе огорчение ждало меня при отбытии на континент. Я сидел на вокзале, посматривая на часы, чтобы не пропустить начало посадки, когда мое внимание привлек сидевший недалеко молодой человек. Остановив на нем взгляд, я почувствовал, как моя душа наполняется тихим восхищением. Он был не просто изумительно красив, синеглаз, темнорус, высок, элегантен, строен и обаятелен, — он был еще и изумительно благороден, аристократичен. В нем просвечивало то, что называют породой,которую нельзя ни подделать, ни сыграть в театре, ибо она вырабатывается десятками поколений титулованных предков — мужчин, выраставших в рыцарских турнирах и военных походах, и женщин, выраставших в холе и роскоши. Только многовековая селекция могла произвести этот прекрасный человеческий экземпляр: роза сама собой не появится в шиповнике. И эта роза настойчиво пыталась поделиться чем-то задушевным с сорняком, который грубо пресекал эти попытки. Сорняком был плюгавый восточный человечек, скорее всего пакистанец, который не желал вступать в беседу с англичанином и злобно рявкал что-то вроде "отстань" или "замолчи". Да, юноша был нетрезвым, может быть, даже это было погибшее существо, но это должно было вызвать лишь острую жалость, ибо то, что в нем погибало, было украшением человеческого рода. Пакистанец, однако, был абсолютно нечувствителен к его красоте и аристократизму, не испытывал к нему жалости и отмахивался от него как от назойливой мухи. А тот, нисколько не обижаясь, с удивительной мягкостью продолжал свои старания высказать этой обезьяне что-то заветное и даже, к моему удивлению, сказал "I have respect to You", показав мне, что пьяная формула "Вася, я тебя уважаю" является не специфически русской, а может быть международной.
Созерцать происходящее было для меня мучением, мысли одна горше другой теснились в моем уме. Предок этого юноши, думал я, возможно, сражался при Пуатье рядом с "черным принцем" Эдуардом, изменяя европейскую и мировую историю, а он унижается перед туземцем, у которого еще дед ползал на брюхе перед сагибами. Что же это творится? В Евангелии сказано: "Блаженны кроции, яко тии наследят землю", а здесь не кроткие, а наглые хотят унаследовать не ими построенный прекраснейший город мира и уже начинают чувствовать себя в нем хозяевами...
Сцена на вокзале крепко мне запомнилась, время от времени оживая в моем сознании, но я не думал, что она так символична. Дошло это до меня лишь тогда, когда во время косовского конфликта Англия из кожи вон лезла, чтобы понравиться мусульманам-албанцам — громче всех кричала о необходимости бомбить и бомбить сербов натовской авиацией. Сюжет, который я наблюдал в зале ожидания вокзала Виктория, разыгрался теперь в масштабе целой нации бывшие сагибы лебезили перед теми, кого раньше держали в страхе, и всячески старались показать им, как они их уважают. Но, как и в сцене на вокзале, никакого ответного уважения не последовало — вернувшись в Косово, албанцы тут же развязали геноцид против оставшихся там христиан, откровенно игнорируя призывы английских "миротворцев" не делать этого. Этого и следовало ожидать: когда к рабу начинаешь относиться, как к равному, он моментально смекает, что теперь тебя можно сделать рабом, а самому стать господином. Других форм взаимодействия между людьми он не представляет.
Я любил вас, англичане, и "любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем". Но она угасает и, более того, начинает сменяться презрением. А как же иначе, если торжественно провозгласив в своем гимне "британцы никогда не будут рабами", вы стали если еще не рабами, то прислужниками не только американцев, но и магометан? Если вашу столицу оккупировали выходцы из ваших бывших колоний? Если демонстрации протеста против этой оккупации подавляются вашей же собственной полицией? Если в своих лондонских штаб-квартирах исламские фундаменталисты открыто собирают деньги на поддержку террористов? Если они избивают ими же приглашенных русских журналистов на глазах некогда грозных ваших "бобби", на которых им теперь наплевать? Вы же, наверное, до сих пор поете свой гимн, так как же вы не краснеете при этом? Последней вспышкой вашей британской гордости было сражение за Фолкленды, а с тех пор вы как нация уже себя не защищаете. Да, the love is blinde, но не настолько, чтобы могла все выдержать, а вы подвергли мою любовь слишком суровым испытаниям. Того, кто потерял свое достоинство, любить невозможно, а вы сами втоптали его в грязь, не просто позволив графине с психологией базарной торговки обливать помоями последний оплот национальной чести — королевскую семью, — но визжали от восторга, поддерживая эту травлю.