Газета Завтра 339 (22 2000)
Шрифт:
"Хочу густого духа/Сосны, берез и елей./Хочу, чтоб пели глухо/Взывания метелей./Узнай все страны в мире,/Измерь пути морские,/Но нет вольней и шире,/Но нет нежней России". Этот экспромт Константин Дмитриевич Бальмонт, многолюбивый и многоязычный наш поэт, неожиданно для себя самого прокричал, "как одержимый", покидая как-то раз гостеприимный дом Ивана Сергеевича Шмелева. Поэтическая чуткость позволила Бальмонту выявить главное свойство Шмелева: "Столь Русский и только Русский, что, как писатель и как человек, он может быть в этом сближаем разве что с Сергеем Тимофеевичем Аксаковым, — та же крепость, напевная чара и первородность языка и та же способность остро видеть и четко чувствовать лишь Русское в природе ли, в душе ли человека". Такое почвенническое, национальное мировосприятие, часто называемое модным нынче словом "фундаментализм" (хотя тем самым мы как бы принимаем не свойственные
Все книги Шмелева, от самых крупных и значительных, таких, как "Солнце мертвых" и "Лето Господне", до повестей и рассказов — это, по меткому определению Ильина, "исповедь раненого сердца" писателя, который всегда находился вне всяких литературных "течений", "направлений" и "школ". "В произведениях Шмелева дело идет не более и не менее, как о человеческой судьбе, о жизни и смерти, о последних основах и тайнах земного бытия, о священных предметах, и, притом не о судьбе других людей или описываемых персонажей, а о собственной судьбе самого читателя". Подобная высокая оценка творчества Ивана Шмелева таким неординарным человеком, как Иван Ильин, заставляет и нас с особым пиететом и вниманием вглядываться в этого удивительного писателя, о котором мы еще лет десять тому назад почти ничего не знали. Коренной москвич, с рождения живший в нетипичном для людей умственного труда районе Замоскворечья, который знал и любил Россию, Москву, простой народ, как немногие, а умер, так и не предав своей любви, после долгих лет эмиграции в Париже, который с роковой неизбежностью терял все самое близкое и дорогое для себя: Родину, единственного сына, жену, но не озлобился, выстоял и сумел найти путь, "ведущий человека из тьмы, — через муку и скорбь к просветлению". В 1923 году, уже зная о гибели сына в Крыму, он вкладывает в уста одного из персонажей "Солнца мертвых" такие слова: "Ничего мне не страшно, земля родная, народ русский. Есть и разбойники, а народ ничего, хороший. Ежели ему понравишься — с нашим народом не пропадешь!" Или вот еще чистые и емкие строки из той же книги, говорящие в первую очередь о самом авторе, которые без купюр могут быть применимы и к сегодняшнему нашему времени: "Праведники… Их немного. Их совсем мало. Они не поклонились соблазну, не тронули чужой нитки — и бьются в петле. Животворящий дух в них, и не поддаются они всесокрушающему камню. Гибнет дух? Нет — жив."
Невольно приходит на ум сравнение Ивана Сергеевича Шмелева с другим большим русским писателем — Иваном Алексеевичем Буниным, также прожившим почти треть жизни в эмиграции. Баловень судьбы в России, Бунин и в своей жизни на чужбине претерпел значительно меньше потерь, чем многие писатели-эмигранты, не говоря уж о Шмелеве. И тем не менее, именно его перу принадлежит одна из наиболее ненавистнических книг не только о революционной России, но и о русском народе — "Окаянные дни". Аристократ Бунин не смог простить не только большевикам, но и своему народу того, что оказался вне России, что его жизнь стала менее комфортной, чем прежде. Такая позиция Бунина сыграла немалую роль и при решении присуждения ему Нобелевской премии по литературе, кандидатами на которую были также Шмелев и Мережковский. Вне всякого сомнения, Бунин, этот непревзойденный стилист и изобразитель тончайших оттенков живой жизни, заслужил высокую награду. Но и Шмелев, один из наиболее глубоких писателей и в то же время самый читаемый автор эмиграции, также мог с полным основанием претендовать на нее.
Известно, что какую-то часть премиальных денег Бунин выделил своим нуждающимся коллегам. Лишь Шмелев, чуть ли не единственный из близко знакомых Бунину писателей, не получил от него ничего. Этот на первый взгляд парадоксальный факт имеет свое объяснение. Кроется оно в происхождении Шмелева и в его отношении к России. Выходец из крестьян, хотя и не одно поколение живших в Москве, имеющих свой подряд и весьма состоятельных, но так и не потерявших живой, кровной связи с народом, Шмелев и в Москве был отъединен от таких писателей, как Бунин. Он "в Замоскворечье своем сидел прочно, а мы, "тогдашние" от литературы, гнездились больше вокруг Арбатов и Пречистенок. Тоже Москва, — вспоминал Борис Константинович Зайцев, — но другой оттенок". Именно этот оттенок и мешал Бунину признать Шмелева своим. "Он (Шмелев) из породы Горького, Андреева, а не Яна (Бунина), даже не Куприна. Ему хочется поучать, воспитывать, поэтому сам он слушать не умеет…" — этой записи из дневника В.Н.Муромцевой-Буниной комментариев не требуется. Потому и сопереживал Шмелев вместе с народом все происходящее в России, потому и мечтал о встрече с ней, если и не при жизни, то хотя бы после смерти. Для Бунина же, в его ожесточенной неприязни к новой России, мысль о подобном казалась кощунством.
Это предложение заинтересует вас: дерматит приложение 11 «Северо-западный окружной медицинский центр Росздрава».
А.Зубарев, президент ассоциации филиалов российских вузов г.Павлодара БРОШЕНЫ И ЗАБЫТЫ (Нужна ли русским автономия в Казахстане?)
Расправа над "русскими террористами" под видом суда, происходящая в Усть-Каменогорске (см."Завтра" №20, 2000 г.), привлекла внимание к вопросу о ПРАВЕ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ НА АВТОНОМИЮ в составе новообразованных государств СНГ.
Предлагаемая статья президента ассоциации российских вузов г.Павлодара А.Зубарева примечательна следующим. Автор проживает на территории назарбаевского владения, где одно лишь упоминание о праве русских на любой вид автономии влечет прокурорские санкции. Он занимает солидную должность и может мгновенно ее лишиться в результате упомянутых санкций. Статья А.Зубарева впервые увидела свет в Павлодаре, в местной газете "Иртыш-Times" в апреле сего года в разгар судилища над "пугачевцами". Степень социального риска публикаторов вполне сопоставима со степенью риска автора.
Русскому читателю, привыкшему к истеричным и развязным проявлениям татарского, башкирского, якутского и иных видов этносепаратизма, безнаказанно тиражируемым на русском языке российскими СМИ, невозможно представить: публикация подобной статьи в Казахстане равнозначна гражданскому подвигу. Следовательно, решение вопроса перешло в плоскость инстинкта самосохранения русского народа. Автономия в местах компактного проживания все большему количеству русских казахстанцев видится как единственное средство защиты от средневекового этнотрайбалистского мракобесия.
Иногда кажется, что "мировая общественность" давно завела некий реестр народов, исключенных из права на самоопределение. Это русские, сербы, курды, уйгуры. В то же самое время та же самая "мировая общественность" проявляет трогательную заботу о праве чеченцев и косовских албанцев "самоопределяться" путем массовых убийств и этнических чисток.
Василий ЕРТАУЛОВ
Статья А.Зубарева перепечатывается газетой “Завтра” с сокращениями
Развал СССР для Казахстана предстал в качестве неожиданного сюрприза в виде государственного суверенитета и подарка в виде собственности на территории КазССР, созданной трудом народов бывшего Союза. Характерной особенностью этой бывшей советской республики является территория, по площади равная 5 Франциям, богатая природными минеральными ресурсами и населением свыше 17 млн. человек, основу которого составляли две национальности: русские и казахи.
Заявив о своем государственном суверенитете, Казахстан принял новую идеологическую доктрину, в основе которой положены принципы "национальной идентичности и национальной территории". Уже в преамбуле новой Конституции РК это нашло свое отражение, когда "народ Казахстана, объединенный общей исторической судьбой", созидает свою "государственность на исконной казахской земле". Переход к национально-политическому, то есть консолидации общества по национальному (читай — этническому) признаку, приемлемо для мононациональных государств, но никак не для многонационального Казахстана, где соотношение между казахским и неказахским населением было 50/50.