Газета Завтра 346 (29 2000)
Шрифт:
Итак, не хватило только 33 голосов. В следующий раз они найдутся. Хакамада и Явлинский под давлением суровых обстоятельств пересмотрят свою позицию и будут уже "за". Памятник восстановят. И тогда произойдет примерно то самое, что описано в финале пушкинского "Каменного гостя".
В Думу входит статуя командора (Дзержинского). Дона Анна (Хакамада) падает.
Дон Гуан (Явлинский): О Боже! Ирина Моцуоковна!
Статуя (Дзержинский): Брось её. Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.
Дон Гуан (Явлинский): Я? Нет. Я звал тебя и рад, что вижу.
Статуя (Дзержинский): Дай руку.
Дон Гуан (Явлинский): — Вот она... О, тяжело пожатье каменной его
Селезнев объявляет перерыв для консультаций.
Валерий Легостаев ГИБЛЫЙ СЪЕЗД (К 10-Й годовщине ХХVIII съезда КПСС. Окончание. Начало в № 28)
“России душу омрачая,
Враждуют призраки, но кровь
Из ран ее течет живая...”
Максимилиан ВОЛОШИН
6
Год 1989, предшествовавший ХХVIII съезду, был ознаменован качественным изменением характера отношений между Центральным Комитетом КПСС и теми, кого было принято называть "партийной массой". Региональные партийные организации, с одной стороны, а Центральный Комитет, его Политбюро и Генерального секретаря, с другой, окончательно разделил ров глубокого недоверия. Этому способствовала не в последнюю очередь телевизионная трансляция заседаний Съезда н/д СССР, на которых Горбачёв как генсек ЦК и другие высшие партийные руководители демонстрировали малодушие и позорную беспринципность перед лицом шквальной атаки на КПСС своры проплаченных теневиками разнопёрых антисоветчиков, националистов, сепаратистов и заурядных шизофреников.
Ярким симптомом опасного раскола между партией и её мартовскими вождями стало резкое нарастание числа коммунистов, демонстративно заявлявших о своём разрыве с КПСС. Уже в 1988 году сдали свои партийные документы 18 тысяч человек, что впятеро превысило аналогичный показатель 1985 года. Признаком особо тяжелого характера кризиса в отношениях между партией и её ЦК служило то, что более половины среди вышедших из КПСС составили рабочие, а в таких регионам, как Бурятия, Карелия, Красноярский край, Магаданская, Новгородская, Сахалинская, Тюменская области, доля рабочих в общем числе "покидантов" достигала 70 процентов. В следующем, 1989 году, сдали партийные билеты уже 136,6 тысяч человек. Впервые за предыдущие 50 лет в этот год началось абсолютное количественное сокращение КПСС.
В первом полугодии 1990 года о своём разрыве с партией заявили 366,4 тысячи человек. К моменту открытия ХХVIII съезда в организациях КПСС насчитывалось чуть более18 миллионов человек, то есть за предыдущие полтора года партия уменьшилась количественно на миллион. Чтобы больше не возвращаться к этой теме, замечу, что после ХХVIII съезда, как реакция на его предательские решения, процесс оттока из КПСС принял обвальный характер. Накануне событий августа 1991 года в партии, по самым оптимистическим оценкам, оставалось уже не более 15 миллионов человек, дезорганизованных и деморализованных, бессовестно преданных своими вождями.
7
Вернусь, однако, к событиям накануне съезда. В охватившей тогда большинство партийных организаций тревожной атмосфере недоверия к Горбачёву и ЦК возник спрос на лидера, способного стать альтернативой переродившемуся генсеку. На этом фоне в июле 1989 года всеобщее внимание неожиданно привлёк к себе Николай Иванович Рыжков, ранее подчёркнуто безучастный к внутренним проблемам КПСС. На совещании партработников в Кремле, одном из тех, которые периодически собирал Горбачёв, чтобы выпускать пар накопившихся к нему претензий, Рыжков выступил с речью, в которой неожиданно для него как председателя Совета Министров уделил большое внимание проблемам партии. Хотя и с оговорками, но тем не менее впервые на мероприятиях подобного рода он произнёс вслух слова: "Партия в опасности!". Мало того, перед лицом партийных секретарей, в полной тишине внимавших его выступлению, Рыжков призвал Горбачёва уделить больше внимания своим партийным обязанностям, доверив экономику заботам правительства. Ошарашенный
После этого выступления авторитет Рыжкова в глазах партии возрос многократно. Все както вдруг разглядели в председателе Совмина самостоятельную политическую фигуру, способную в подходящий момент вытеснить Горбачёва с поста генсека. Развей тогда Николай Иванович свой успех, пойди на разрыв с Горбачёвым, прояви последовательность в ориентации на партию, и многое в судьбе СССР и самого Рыжкова наверняка сложилось бы иначе. Причём в лучшую сторону. Но, к сожалению, природа так сконструировала последнего председателя Совета Министров СССР, что в нём странным образом уживались между собой две совсем разные личности. Одна — с орлиным клёкотом стремилась в горние выси большой политики, негодовала на Горбачёва, страстно желала служить социалистическому Отечеству, не щадя живота своего. Другая — походила на осторожного битого жизнью чиновника, с младых ногтей приученного склонять свою выю пред волей начальника. Отношения между этими личностями складывались таким образом, что в моменты особо ответственного политического выбора чиновник неизменно побеждал в Николае Ивановиче мужественного политика. Вот и после кремлёвского взлёта Горбачёв, по аппаратным слухам, поимел с премьером специальный разговор, после которого автор боевого клича "Партия в опасности!" как бы "сдулся", отступил в тень, переместился в отношении КПСС на позицию знаменитого булгаковского кота Бегемота: "Не шалю, никого не трогаю, починяю примус…"
8
Вообще говоря, уже давным-давно многострадальное российское чиновничество, зажатое божьим промыслом на протяжении веков между самодурством по преимуществу нерусской власти и справедливой ненавистью российского населения, выработало действенный алгоритм собственного выживания: "Держись за начальство — будешь ближе к народу." Так вот, стратегическая линия второго человека в СССР, члена Политбюро Рыжкова, в подлую годину горбачёвской измены вся без остатка укладывалась в эту парадигму чиновничьего самосохранения. Любой, кто тогда наблюдал поведение Рыжкова, не мог не подивиться иррациональной нечеловеческой цепкости, с которой он, несмотря ни на что, держался за своего генсека. Ближайший коллега Николая Ивановича, председатель Совмина РСФСР Воротников, отметил в своих дневниковых записях, что Рыжков "много сделал для утверждения власти Горбачёва и дольше всех верил ему".
Хорошо помню роль Рыжкова в шекспировской по накалу страстей трагедии, разыгравшейся десять лет назад на подмостках III съезда н/д СССР. На этом съезде Горбачёв, изо всех сил подпираемый другим своим верным санчо Анатолием Лукьяновым, продирался правдами и неправдами сквозь отчаянное сопротивление депутатов к выдуманной им лично для себя должности президента СССР.
С большим трудом выломав народным избранникам руки, Горбачёв и Лукьянов, ничтожным преимуществом в 46 голосов, добились от них согласия на изготовление первого президента СССР тут же, на съезде. Ответным ходом несмирившиеся депутаты выдвинули альтернативой кандидатуре Горбачёва на роль президента Рыжкова. Тот, движимый чиновничьим инстинктом самосохранения, заявил самоотвод. Страсти разгорелись. Депутаты продолжали настаивать на своём, разве что не бухались Николаю Ивановичу в ноги с мольбами не уходить от борьбы. Обуреваемый сомнениями, дрожащим от напряжения голосом Рыжков упорствовал. Это было незабываемое зрелище для людей с железными нервами. Ситуация складывалась таким образом, что не сними премьер свою кандидатуру, Горбачёв при нормальном голосовании, несомненно, потерпел бы поражение. Однако, как известно, Николай Иванович так и не нашёл в себе мужества переступить невидимую черту, отделяющую самого высокопоставленного из чиновников от настоящего партийного лидера. Тем самым он подарил Горбачёву пост президента СССР, принёс ему эту должность, как некоторые друзья человека приносят своему хозяину по вечерам домашние тапочки и свежую газету.
"Человек подначальный всегда следует предписаниям и не повинуется зову судьбы", — сказал Цвейг, имея в виду печально знаменитого маршала Груши, который своим раболепным следованием кодексу чиновничьей исполнительности погубил армию Наполеона в битве при Ватерлоо. Но то же самое можно отнести и к Рыжкову. За пять лет своего пребывания на высших постах в КПСС и Советском правительстве он так и не смог выдавить из себя "человека подначального", ощутить себя лично ответственным за судьбы величайшей мировой державы, подчиниться зову судьбы, не единожды предлагавшей ему славную роль спасителя Отечества.