Газета Завтра 362 (45 2000)
Шрифт:
Храм за окном изменил обличье. Был похож на огромное блюдо, на котором высились волшебные плоды, взращенные в небесных садах. Огромные мягкие ягоды, косматые чешуйчатые ананасы, сочные груши и яблоки, дымчатые гроздья винограда. Арбузы с вынутыми ломтями дышали красной мякотью, начиненной черными блестящими семенами. Дыни, как золотые луны, источали свечение. Блюдо плавало за окном, и хотелось протянуть вилку, поддеть рассыпчатую долю арбуза, схватить цепкими пальцами тяжелую гроздь винограда. Кто-то невидимый посылал им дары благодатных небесных садов.
— Помню,— Буравков сдвинул на лбу страдальческие складки, утяжелившие и удлинившие его грубый обвислый нос. — Вся площадь внизу в ревущей толпе... Наркоманы, пьянь, педерасты... Машут трехцветными тряпками... Кран поддел памятник, железной петлей за шею, оторвал от пьедестала... Прожектора на него навели, раскачивают,
— Помню...— Копейко разлил по рюмкам водку так полно, что над каждой образовалась выпуклая слюдяная линза. — Когда Бакатин, предатель вонючий, сдал американцам посольство, и наши технари рыдали, потому что в каждом кирпиче было спрятано оборудование на миллион рублей, один взрывник, спец по направленным взрывам, хотел ему стол заминировать, чтобы яйца ему оторвало, и он летел из окна в синем пламени, Авдеев ему запретил: "Дождемся времени, когда всех предателей соберем на одну баржу: Горбачева, Шеварднадзе, Яковлева, и тогда вы их взорвете одним боеприпасом..." Вы знаете, о ком я говорю. Это он в Питере в прошлом месяце убрал "Джип Чероки", так что глушитель летел от Фонтанки до Мойки!..— Копейко зло хохотнул, его круглая, стриженая, похожая на репей голова, боднула воздух, и он быстро выпил блеснувшую водкой рюмку. Белосельцев залпом осушил маленькую горькую чарку, вспыхнувшую внутри ровным жаром...
Храм за окном казался огромной разноцветной машиной. Сверла, фрезы, винты. Отточенные закаленные кромки. Сверхпрочные резцы и насадки. Начинали вращение, рокотали, вонзались в твердь, высверливая, буравя, выдалбливая. Летели голубые искры. Завивались раскаленные стружки. Осыпалась перемолотая крупа. Мир был деталью, в которой вытачивались неведомые формы и контуры. Мастер снимет деталь, кинет в шипящую воду, и она, остывая, засветится, как синяя брусчатка на площади.
— Помню, пришел к нему в кабинет на доклад,— Буравков порозовел от выпитой водки. Умягченный вкусной едой, говорил медленно, похожий на отяжелевшего пеликана, чей желтоватый зоб был наполнен пойманной рыбой,— он показал схему, начерченную его рукой цветными фломастерами. "Вот методика передачи власти от Горбачева к Ельцину. Метод Параллельного Центра. Очень скоро должно случиться нечто, что разрушит основной Центр и устранит Горбачева. И одновременно погубит страну. Мне остается понять, кто здесь играет ключевую роль. Быть может, тот, кто находится в нашем здании". И поручил мне, в нарушение всех законов, в обход руководства, взять в разработку несколько высших чинов государства. С точностью до недели предсказал переворот. Знал, кто среди членов ГКЧП предатель...
— Он был гений, провидец...— издал странный цокающий звук Копейко, наклонив пушистую голову и став похожим на лесного серого филина. — Перед самым развалом успел унести засекреченные списки агентуры. Спас сеть, которая теперь жива и работает. Успел закачать деньги в коммерческие фирмы, в фонды, перевел на личные счета в заграничные банки. Помните, как он говорил в июне, за месяц до обвала? " Сейчас задача всем уйти и рассыпаться. Уходите в бизнес, в общественные организации, в церковь. Затаитесь и переждите напасть. Будет время, я подам знак, и вы выйдете на поверхность..."
— Вы хотите сказать...— Белосельцев чувствовал, как в его голове из-за темного горизонта восходит светило, окруженное туманной зарей,— Хотите сказать, что существует тайная организация?... Что все вы находитесь в связке?.. Действует заложенная в прежнее время сеть?.. Что Суахили был главой организации?..
Гречишников приподнялся. На его розовом, разгоряченном лице появились белые пятна, словно на них нажали пальцами и выдавили кровь. Лоб был розовый, а переносица белой, твердой, будто обмороженной. Щеки розовели, покрытые едва заметной сетью склеротических капилляров, а скулы и желваки оставались белые, цвета биллиардного шара. Подбородок розовел и дышал, но на его окончании белел твердый, вырезанный из кости набалдашник.
— Мы покинули здание на Лубянке, куда устремились предатели и мерзавцы,—
— Цель?— спросил Белосельцев отрешенно, почти не интересуясь ответом.
— Воссоздание государства... В полном объеме... Территориальная целостность... От Кушки до Полюса, от Бреста до Владивостока... Сохранение народа и восстановление численности населения... Соединение разорванных евразийских коммуникаций, промышленных потенциалов, ресурсов нефти, урана, полиметаллов... Мы используем потенциалы развития, накопленные Советским Союзом, благо все секреты науки, военной индустрии и энергетики находятся в наших руках... Страна вернет себе будущее, но уже без прогнившей партии, предавшей народ, без гнилой бюрократии и либеральной извращенной интеллигенции...— Гречишников презрительно оттопырил нижнюю губу, которая тут же стала белой, бескровной, подпирая собой румяную, верхнюю. — Мы это сделаем без народного бунта, не повторяя романтический и кровавый спектакль, устроенный у "Останкино" и Дома Советов Анпиловым и Макашовым, после которого три дня выносили трупы и сжигали их в крематориях, а ОМОН, накачавшись дареной водкой, насиловал пленных студенток и протыкал шомполами барабанные перепонки баррикадникам... И конечно же, мы не пойдем на военный переворот Рохлина или вашего друга Ивлева, который неизбежно столкнет лоб в лоб боевые дивизии, и на всей территории начнутся бои, переходящие во Вторую Гражданскую с ядерными взрывами в Воронеже, Твери, Петербурге... Генерал Авдеев разработал иную стратегию. Иной метод. Иной стратегический план... Если ты согласен стать частью плана, войти в наш Союз, работать с нами во имя Родины... Ты согласен? — оранжевые глазки Гречишникова сверлили его. Мочки его ушей горели, как прозрачные китайские фонарики, а верхние хрящи были мертвенно-белые, отмороженные, и их можно было с хрустом отломить. — Согласен вступить в Союз?..
— Да,— тихо ответил Белосельцев.
— Отлично!... Еще один товарищ вернулся!... Выпьем за наш Союз!...
Они поднялись и чокнулись, проливая водку на скатерть. Задохнулись от горечи. Буравков прикоснулся манжетой к обожженным губам, оставив на ней влажный след. Копейко с силой поставил рюмку на стол, так что пламя свечи колыхнулось, почти лизнув фотографию.
— Ну что ж, как это водится в подобных случаях, совершим обряд посвящения,— Гречишников приобнял Белосельцева, легонько подвигая его к дверям. — Совершим небольшую прогулку...— и они на кристаллическом лифте, мимо молчаливой охраны вышли на Красную площадь, где их поджидал "мерседес"...
Они оставили в стороне Садовое кольцо, напоминавшее сеть, туго набитую рыбой. Взлетели на Крымский мост, словно их подкинуло катапультой. Коснулись на мгновение Якиманки с белыми хоромами Министерства Внутренних Дел. Подкатили к Дому художника на Крымском валу. Пустынное здание, у которого они остановились и вышли, породило у Белосельцева печальную и сладостную тревогу. Там, в прохладных безлюдных залах, в тихом свете, висели любимые картины. Красный конь с золотым наездником в лазурном озере — Петрова-Водкина. Ночная, маслянисто-черная Москва с желтыми, лимонными фонарями,— Лентулова. Сине-зеленые осенние сады, отягченные райскими плодами, к которым тянутся оранжевые женские руки,— Гончаровой. И среди этих картин его любимая, с босыми стопами, переступает по теплым половицам, подзывает его к портрету прелестной женщины в утреннем убранстве, перед серебряным зеркалом, среди туалетных флаконов, булавок и гребней.