Газета Завтра 379 (10 2001)
Шрифт:
11
В истории России с древнейших времен насчитывают всего шесть генсеков. Самым первым был Сталин. Он был Генсек Великий или, если угодно, Грозный. Он рыл каналы и строил города, побеждал врагов и карал негодяев. Его сменил Хрущев — Генсек Дурной. Он таскал мусор на могилу Великого и показывал кузькину мать. За ним пришел Брежнев — Генсек Добрый. Он сделал свой народ снаружи сильным, а внутри слабым. Потом пришел Андропов — Генсек Строгий. Он не велел уходить
Оба — и генсек, и император, больше всего на свете любили самих себя и тяготели к либерализму. Император писал манифесты и давал свободы. При нем возникло множество разнообразных союзов, которые вырабатывали наказы. Керенский даже сказал, будто Россия тогда "обсоюзилась". При генсеке вся страна тоже писала программы, а народ должен был выбирать лучшую, пока Гавриил Попов рылся у него в карманах. Император проиграл две войны и тащился от немцев. Генсек проиграл все до подштанников, тащился от немцев, американцев, евреев и всех других, — к западу от советской границы. Император был подкаблучником, при нем государством правила его жена Алиса-Виктория-Елена-Бригитта-Луиза-Беатриса Гессенская. Генсек также был подкаблучником. Его супруга Раиса Максимовна членов Политбюро за чубы, конечно, не таскала, но работать учила. Об этом, между прочим, неплохо рассказал бывший политбюровец Лучинский. У императора было свое ГКЧП, после которого в марте 17-го он сбежал со своего поста, бросив Россию на произвол судьбы. У генсека тоже было ГКЧП, после которого он сбежал со своего поста 25 декабря 1991 года. После императора Россия умылась кровью и слезами так, что мало никому не показалось. После генсека Россия тоже умылась кровью и слезами, но кое-кому пока ещё кажется мало.
Словом, совпадения можно множить и множить. Но есть и одно очень важное различие. Император как дворянин немецких кровей, а значит, человек чести, с лихвой оплатил в Екатеринбурге все свои долги перед Россией. За что, по моим понятиям, справедливо был назначен недавно в русские святые. А вот генсек как пейзан отечественной выделки и человек, лишенный малейших признаков чести, платить по своим долгам, судя по состоявшимся юбилейным гуляниям, похоже, не собирается. Но, с другой стороны, какие наши лета, только 70! Все впереди. Да к тому же и Россия пока ещё сосредоточивается. Поэтому ждем-с!
[guestbook _new_gstb]
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random; z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 35 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
Напишите
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Феликс Кузнецов, член-корресподент Российской Академии наук НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА «ТИХОГО ДОНА» (Статья вторая)
Своеобразие романа "Тихий Дон" состоит в том, что роман написан человеком, всей душой принимающим революцию, — в ее высших, идеальных, гуманистических принципах, — но не приемлющем тех конкретных форм ее осуществления, которые несут, вместо освобождения, боль и страдание народу.
Главным своим притеснителем, главным виновником бед и страданий народа, геноцида по отношению к казачеству Шолохов считал не революцию как таковую, а ее конкретное воплощение на юге России, которое принес троцкизм.
Не революция как таковая, но ее антигуманная троцкистская практика — таков, по убеждению Шолохова, исток трагедии казачества в революции, личной трагической судьбы Григория Мелехова...
"ТРАГИЧЕСКИЙ ПОИСК ПРАВДЫ"
"Антишолоховедение" представляет Шолохова времени "Тихого Дона" этаким Угрюм-Бурчеевым советского времени, политкомиссаром с маузером в руке. Не заглянув в святцы, не потрудившись узнать, каким же был Шолохов на самом деле в начале его творческого пути, они приравнивают Шолохова к его антиподу — комиссару Малкину из "Тихого Дона", в жизни официально именовавшемуся, как свидетельствуют архивы, "комиссаром по арестам и обыскам".
Но с позиции комиссара Малкина, "расказачивавшего" казаков, "Тихого Дона" не напишешь. Как не напишешь его и с позиции подъесаула Сенина как в жизни, так и в романе расстреливавшего подтелковцев.
"Тихий Дон" по определению был возможен только в том случае, если он рос не из политики, но из жизни, если он был укоренен в народной почве, народной среде, если он создавался, фигурально выражаясь, с позиции Григория Мелехова или, точнее — с позиции прототипа шолоховского героя Харлампия Ермакова, то есть с позиций не узкопартийных, но — глубоко народных. Только народная точка зрения на революцию, народный взгляд на ее ход и противоречия могли дать художнику право нравственного суда, далеко опережавшего время, каковым явился и для "белых", и для "красных" "Тихий Дон".
Попытка "антишолоховедения" представить Шолохова времени "Тихого Дона" узколобым "политкомиссаром" не выдерживает никакой критики. Все "комиссарство" Шолохова сводилось к службе в течение нескольких месяцев 1922 года налоговым инспектором в конторе по хлебозаготовкам станицы Букановской. Главную школу жизни Шолохов проходил отнюдь не в этой конторе, хотя и в ней тоже, поскольку хлебозаготовки в ту пору были суровой школой жизни. Беспощадной и суровой школой была сама жизнь революционных и первых послереволюционных лет. И особенно — жизнь казачества, на которую обрушились тяжкие испытания в годы революции и гражданской войны.