Газета Завтра 379 (10 2001)
Шрифт:
Какова же "подлинная сердцевина" у Атарщикова?
Какие "невысказанные размышления" вынашивал он, "наглухо запахивая непроницаемую завесу" на этот счет от всех любопытствующих?
Эпизодический образ подъесаула Атарщикова воссоздан в романе эскизно. Но каждая из его черт, обозначенных в романе, важна и многозначительна. В уста Атарщикова Шолохов вложил некоторые дорогие ему мысли.
Поначалу сторонник Корнилова, Атарщиков так, к примеру, характеризует генерала: "Это кристальной честности человек..."
Но
Но вспомним характеристику самого Шолохова, которую дает ему Левицкая, "с его усмешкой (он усмехается часто, даже тогда, когда "на душе кошки скребут"), с глазами "молодого орелика", "немного холодными и определенно насмешливыми..." (Серафимович).
Главное в характеристике Атарщикова в романе — песня, "старинная казачья", которую на два голоса поет он в компании офицеров: "И горд наш Дон, тихий Дон, наш батюка", и — ночной разговор: "...Я до чертиков люблю Дон, весь этот старый, веками складывающийся уклад казачьей жизни. Люблю казаков своих, казачек — все люблю! От запаха степной полыни мне хочется плакать... И вот еще, когда цветет подсолнух и над Доном пахнет смоченными дождем виноградниками, — так глубоко и больно люблю... А вот теперь думаю: не околпачиваем ли мы вот этих самых казаков? На эту ли стежку хотим ли их завернуть?.."
Понимая, что казаки "стихийно отходят от нас", то есть — от белого движения, что "революция словно разделила нас на овец и козлиц, наши интересы как будто расходятся", — Атарщиков мучается этим расколом и думает, как его преодолеть. На каких путях? В романе Атарщиков "мучительно ищет выхода из создавшихся противоречий, увязывает казачье с большевистским".
В рукописи и журнальной публикации романа эта мысль была выражена с большой определенностью: Атарщиков "увязывает казачье-национальное с большевистским". За свой выбор Атарщиков поплатится жизнью, получив пулю от белого офицера у стен Зимнего...
За этой формулой о соединении большевистского с казачье-национальным стояла мысль о соединении идеи революции с национальными интересами России, — мысль абсолютно непопулярная и даже крамольная в ту пору, поскольку троцкизм, с его теорией перманентной революции, рассматривал революцию в России лишь как средство для разжигания мировой революции.
Максим Горький писал в "Несвоевременных мыслях", что революционные авантюристы относились к России, как к "материалу для опыта", им "нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции", относясь к России, "как к хворосту": "Не загорится ли от русского костра общеевропейская революция?"
Отсюда — полное пренебрежение троцкизма к народу, его интересам, его судьбе, отношение к людям, как к "быдлу", в принципе ничем не отличавшееся от отношения к народу со стороны подполковника Георгидзе, белого офицера-монархиста из "Тихого Дона", который относится к рядовым казакам, как к "хамам".
В "Тихом Доне" народ, казачество — поставлены в центр мироздания,
Шолохов выступает здесь не только против каннибализма троцкизма, рассматривавшего народ не более как "человеческий материал" для реализации его утопий, — он порывает и с народнической традицией, для которой народ также оставался всего лишь "объектом", объектом жалости. Для Шолохова народ — не объект жалости (мироощущение, которым, кстати сказать, пронизано все творчество Ф. Крюкова), но — объект любви и гордости. Главная его задача, по его собственной формуле, раскрыть "очарование человека" в простом казаке, каковыми и были Григорий Мелехов и Аксинья, показать, что казаки не какие-то звероподобные существа, но люди, исполненные духовного богатства и душевной щедрости, удивительной как внешней, так и внутренней красоты, живущие в полном согласии как с природой, так и с собой, умеющие любить и страдать, исполненные самых высоких человеческих страстей, а потому имеющих не меньшее право на жизнь и счастье, чем комиссар Малкин или подполковник Георгидзе.
ШОЛОХОВ И ГОРЬКИЙ
Свой ответ Троцкому Шолохов дал в третьей книге романа "Тихий Дон", где рассказал без какой бы то ни было утайки правду о Вешенском восстании. Эта правда была настолько беспощадна и взрывоопасна, что публикация третьей книги романа в журнале "Октябрь" была приостановлена почти на три года, едва успев начаться.
Как вспоминал впоследствии Шолохов, "рукопись третьей книги "Тихого Дона" была задержана в редакции "Октября" почти на три года руководителями РАППа и силами, которые стояли повыше. Меня о прекращении печатания романа уведомил М. Лузгин, зам. редактора "Октября", который предъявил мне обвинение в вымысле Вешенского восстания — мол, его и не было! — и даже в том, будто я оправдываю повстанцев... Все эти годы — 1929-1931 — я вел упорную борьбу за публикацию третьей книги "Тихого Дона"..."
Эти три года борьбы за третью книгу "Тихого Дона", написанную во славу и защиту казачества, в условиях, когда само слово "казак" в партийных кругах было словом бранным, были кошмарно тяжелыми для Шолохова. "Третью книгу моего романа не печатают, — писал Шолохов с болью Серафимовичу. — Это дает им (клеветникам) повод говорить: "Вот, мол, писал, пока кормился Голоушевым (один из очередных претендентов на авторство "Тихого Дона". — Ф. К. ), а потом иссяк родник..." За какое лихо на меня в третий раз ополчились братья-писатели?"
На этот раз Шолохов вел свою борьбу в полном одиночестве. Даже Серафимович, благодаря поддержке которого были опубликованы первые две книги романа, не смог на этот раз поддержать Шолохова. Оценки Серафимовичем молодого "орелика", которого он продвигал в литературу, становятся куда более острожными. "Это огромный писатель, — пишет Серафимович. — Но вот есть у него большая беда... Это недостаточная общественно-политическая внутренняя структура у него... Писателя, да не только писателя, всякого гражданина революционного Советского Союза должна пронизывать определенная политическая структура, вот у него еще этого нет".