Газета Завтра 413 (44 2001)
Шрифт:
— Позвонить можно, почему нет, у нас все можно, но лучше не надо.
— Почему?
— Смысла нету. Пока ты на карантине, свидания все равно не дадут. И потом, прямой телефон только у директора, у мистера Николсона, а он сейчас в отъезде.
Мне показалось, ослышался.
— Вы сказали "свидание", Джон? Я правильно понял? Тут бывают свидания?
— А ты как думал? И свидания, и отпуска. Это же не тюрьма. Что заслужишь, то и получишь. Ты даешь, Толян. Вот и видно, что голубых кровей. Как это у вас называется — рефлексия, да?
Я не верил ни единому его слову, на добродушной веснушчатой роже было написано,
— Простите, Джон, это для меня очень важно. Значит, если я буду хорошо себя вести, жена сможет меня навестить?
— Не только навестить, поживет с тобой. Пройдет экспертизу — и пожалуйста, сколько угодно. — Он склонился ко мне заговорщицки. — Хотя, по правде говоря, таких случаев пока не было.
— В чем же причина?
— Да в том, дорогой мой друг, — координатор двусмысленно хмыкнул, — не пройдет трех дней, как думать о своей бабе забудешь.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно. До понимания тебе еще ой как далеко, Толяныч.
Когда он ушел, пожелав удачной дезинфекции, я еще немного полежал, подумал. Вернее, попытался думать. Мозги ворочались лениво, тупо. Вероятно, в крови бродил остаток какого-то наркотика. В одном координатор Джон, безусловно, прав: до понимания мне далеко. Все происходящее представлялось совершенным абсурдом и не укладывалось ни в какую логическую схему. Но ведь тот, кто затеял все эти сложные манипуляции, наверняка преследовал определенную цель, и он не был сумасшедшим, по крайней мере в обычном медицинском смысле. Откуда у сумасшедшего средства на такие забавы? Хотя... Напрашивалась мысль, что "Дизайн-плюс", действительно, проводит какие-то масштабные научные исследования, допустим, испытывает воздействие новых психотропных препаратов, и я по чистой случайности оказался одним из тех, кто по каким-то выборочным параметрам подошел на роль подопытной мышки.
От печальных размышлений отвлек приход дамы в прорезиненном черном балахоне, вломившейся в комнату, как и координатор, без стука.
— Подымайся, сынок, — ласково обратилась она ко мне, — дезинфекция.
— Какая дезинфекция, зачем?! — затрепетал я, пораженный видом могучих женских статей.
— Обыкновенная, сынок. Вошиков гоним, заразу всякую. Чтобы на других не перекинулась.
— Какие вошики, откуда? Три раза в день хлоркой моюсь.
— Моешься иль нет, твое личное дело. Теперь мы тебя с Макелой заново помоем. Карантин, сынок.
Помывочная оказалась на цокольном этаже этого, как я уже выяснил, трехэтажного здания. Несколько больших, сообщающихся проходами помещений, заполненных сияющими плиткой и мрамором, напоминали римские термы, снабженные суперсовременной сантехникой. Глубокие раковины-ванны, многоступенчатые вольеры с площадками на разных уровнях, и повсюду — на стенах, на полу, на потолке — различные приспособления, вплоть до разного калибра мощных брандспойтов, развешенных на одной из стен, словно коллекция холодного оружия. И среди всего этого великолепия нас только трое: аз есмь, дама в резиновом комбинезоне и упоминавшаяся Макела, которая тоже оказалась дамой, но уж совсем какой-то достопамятной наружности. Как если бы знаменитая колхозница Мухиной перебралась сюда с ВДНХ и по пути превратилась в эфиопку. Кстати сказать, на дезинфекции со мной не произошло ничего особенно худого: эти две здоровенные бабищи, раздев меня догола, принялись за игру, которую условно можно назвать: сдери кожу с живого. Они скоблили, терли и драили меня с такой страстью, как если бы поставили себе целью превратить человеческое тело в одну из кафельных плиток. Мыло, сода и какая-то желтоватая жижа с ядовитым запахом через ноздри, уши и рот затопили мозг, при этом я испытывал ужасающее воздействие чередующихся кипящих и ледяных струй и еще успевал уворачиваться от увесистых, смачных шлепков, которыми дамы одаривали меня со щедростью, достойной лучшего применения. Если я остался жив, то только благодаря чуду. Однако все на свете кончается, окончилось и это испытание. Чистый, как ангел, я лежал распростертый на мраморном пьедестале и
Силы встать самостоятельно у меня не было, и добрые женщины, подхватив под локти, помогли доковылять до раздевалки, где осталась одежда. Своей голизны я не стеснялся, чего теперь… а вот то, что исчезли брюки, рубашка и пиджак, меня озадачило. Зато на стене, на вешалке, висел коричневый комбинезон с лямками, как у американского путевого обходчика, и на стуле аккуратной горкой сложено белье: трусы, хлопчатобумажная майка, клетчатая рубаха, красивые голубые носочки. Вместо стоптанных ботинок на полу стояли плетеные сандалии на толстой подошве.
— Не сомневайся, твоя обнова, — поощрила мойщица Настя.— Примерь. Ежели будет где не так, Макела подгонит. Она по этому делу специалистка.
Как раз на специалистку я старался не смотреть: пока шкандыбали от мойки, она-таки успела раза три пребольно меня ущипнуть за разные места.
— Что же, тут униформа такая?
— Униформа или нет, не нашего ума дело. Поспеши, сынок, как бы к раздаче не опоздать.
Трусики и рубашка пришлись впору, комбинезон, правда, оказался великоват размера на два, но он стягивался веревкой, вдетой в поясные петли. Не понравилось другое: на комбинезоне ни единого кармана, а также отсутствует ширинка, значит, для того, чтобы, допустим, справить нужду, придется каждый раз спускать его до колен.
Женщины любовно меня оглядели и охлопали.
— Как на тебя шито, сынок, — похвалила Настя.
— Не привык я к такому покрою… Мою одежду уже, конечно, не вернут?
— Зачем тебе? — удивилась. — В новую жизнь шагнул, назад не оглядайся.
Черная Макела громко заржала и, зайдя сзади, поддела коленом с такой силой и ловкостью, что я юзом выкатился в коридор.
В столовой меня ждало потрясение, которое не сравнить со всеми предыдущими. Небольшой зал на два-три десятка мест с дубовыми панелями стен, с паркетным полом, с темно-зелеными гардинами на окнах был заполнен почти целиком: чинный негромкий гул голосов, звяканье ложек и вилок, в воздухе запах цветов. Все едоки в таких же, как у меня, комбинезонах на лямках, но разного цвета. Были и коричневые (большинство), но были и оранжевые, как у железнодорожников, и синие, и даже двух-трехцветные, как у клоунов в цирке. Меж столов бесшумно скользили официанты с подносами, все как на подбор, светловолосые молодые люди в странных нарядах: сверху курточки наподобие жокейских, ниже — шотландские юбочки в крупную клетку. Картина мирная, ничего особенного, кафе как кафе, но что-то меня сразу насторожило. За ближним столом сидела пожилая дама и рядом с ней пустовали два места. Спросив разрешения, я со вздохом опустился на стул. Тут же подлетел один из официантов и дежурным голосом спросил:
— Заказывать будете? Или по общей схеме?
Меню на столе не было, и чтобы не вдаваться в объяснения, я ответил:
— Пусть будет по схеме.
— Хозяин — барин, — буркнул юноша и исчез.
Чтобы не сидеть истуканом в ожидании еды, я обратился к соседке:
— Я здесь новенький. Не объясните, что значит — по схеме? Вероятно, что-то вроде комплексного обеда?
Дама оторвалась от большой суповой тарелки, куда погрузилась чуть ли не с головой, и я оторопел. На меня смотрела знаменитая советская народная певица. Или ее копия.
— Батюшки светы! — воскликнул я. — Если не ошибаюсь, Людмила... извините, не упомню отчества... Вы! Здесь!
В устремленных на меня глазах не было ничего, кроме какой-то ужасающей, неземной пустоты. Словно с трудом отворились пухлые губы.
— Вам… чего? — прошелестело, как из трубы.
Чувствуя, что краснею, я забормотал извинения, дескать, обознался, с кем не бывает...
Она благосклонно кивнула и вернулась к прерванному занятию — поглощению супа.