Газета Завтра 419 (50 2001)

Завтра Газета Газета

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список барахла прочел до половины...

— Барахла? — возможно, переспросила бы супруга.

— Ах, я увлекся, — ответил бы Ростропович, — "список кораблей".

Пожалуй, он думает, что и корабли ахейцев, шедшие войной на Трою, были гружены детским питанием, сосисками, стиральным порошком "Ariel"...

Но вот еще один набег на родину Шекспира: "Слава купил огромную машину "лендровер". Я всячески уговаривала его не обзаводиться еще одной лишней вещью".

Действительно, ведь это уже четвертая машина, а в семье всего четыре человека, причем две дочери еще школьницы. Но Ростропович не ведал угомону и, надо полагать, прекрасно зная толк в каждой мелочи, "он набил новую машину до отказа обоями для московской квартиры, какой-то мебелью для кухни, ящиками... Мы еле закрыли двери, и о том, чтобы войти внутрь машины, не могло быть и речи: оставались свободными лишь два передних места, где мы и разместились. Решив, что не всё еще свободное место использовано, на крышу Слава поместил огромный железный сундук, нагрузив его банками краски для дачи. Наконец, прицепив сзади лодку на колесах, счастливый Ростропович объявил, что он готов..." Вишневская забыла. что еще муж приладил гудок (видел такой в Мюнхене, и это лишило сна), который издавал звук коровьего мычания. И в таком виде через всю Европу до города-Героя Москвы...

Вы помните, читатель? Вишневская уверяет, что всё это и о нас с вами... Она пишет, что они с мужем много поработали в мире на славу русского искусства. Никто не спорит. А на что работали они, колеся по Европе в ломящихся от барахла новейших "Антилопах-Гну" с громыхающими железными ящиками на крыше и с коровьем рёвом на всё цивилизованное сообщество? Ведь в этой картине не хватало только бегущего сзади Паниковского с украденным гусем подмышкой и истошным криком: "Возьмите меня! Я хороший!" Или Глеба Павловского с флажком "Гражданский форум"...

Шло время, и дело постепенно обретало скандальный оборот. Бавкида урезонивала Филимона: "Перестань, нам уже ничего не нужно. Ты купил третью машину (как уже сказано, по некоторым сведениям, четвертую). Остановись, посиди дома, с детьми позанимайся..." Или уж начал бы кроликов, что ли, разводить. Но он все хватал, цапал, волок... Глубокого значения исполнена сцена проводов Ростроповича на Шереметьевском аэродроме в 1974 году, когда он получил разрешение поехать на два года за границу. На контроле его попросили открыть чемодан. "Слава открыл, и я остолбенела, — пишет супруга, — сверху лежит его старая рваная дубленка, в которой наш истопник на даче в подвал спускался. Когда он успел положить её туда?

— Ты зачем взял эту рвань? Дай её сюда.

— А зима придёт...

— Так купим! Ты что, рехнулся?

— Оставь её, оставь..."

Подумать только, Рыцарь Британской империи у бедного кочегара рванину спёр... Видимо, последнее слово, сказанное здесь женой, имеет не пустое значение... И вот после всех этих столь колоритных картин — вопль гнева со всероссийской трибуны на каких-то безвестных газетчиков: "Не смейте трогать моего грандиозного Славочку. Даёшь цензуру!"

Но тут возникают новые соображения по этой теме. Ведь сама-то Галина Павловна тоже за словом в карман не лезет. Вот лишь несколько словечек и выражений, которые она в своей книге энергично прилагает к нелюбезным ей людям, причём конкретным, названным по именам: "дураки и негодяи"... "дура баба"... "идиот"... "сволочь"... "тварь"... "быдло"... "мурло"... "мразь"... "дерьмо"... "плюгавое существо"... "шайка"... "Черт с тобой!"... "К черту ваше мнение!"... "Пошли все к чертовой матери!"... "Плюнуть бы ему в рожу!"... "Взводный ждёт, не спится ему, черту... Снимаю сапоги — да ему в рожу"... "А мы тебя лаптем — по роже, по роже"... "Артисты Большого театра скачут, как блохи"... "лапотное хамство"... "дорвавшийся до власти самодур"... "бандит"... "он наполнял своими творческими испражнениями Большой театр"... "подох, как шакал"... "закопают, как падаль"... "Они пиз..т" и т.п. Антересно, всё ли это поддалось переводу на двадцать языков, в частности, последнее речение... Так изъяснялись когда-то дамы ограниченной ответственности на Цветном бульваре в Москве да на Лиговке в Ленинграде. Здесь-то и нужна, казалось бы, цензура.

Автопортрет

выразительно дополняют обильные и категорические заявления сочинительницы о самой себе. Например: "Что и говорить, характерец у меня был, конечно, не сахар"... "Я была ужасно упряма и настойчива. Уж если чего захочу — подай и кончено. Во что бы то ни стало". "Если же ставила перед собой цель, то шла напролом. Хоть кол на голове теши". Это о детстве. Но с годами всё только развилось и укрепилось. Вот о юности, о молодости: "В двадцать пять лет, получив самое высшее, что есть в стране, — Большой театр, я сразу заняла в нем особое, привилегированное положение, артисты считали за честь петь со мной". А дальше уже о зрелых годах и о старости: "Во время заграничных гастролей мы со Славой жили отдельно от театра и ни разу не отведали его жалкой кулинарии"... "Я знаменитая артистка... Драматизм моего исполнения потрясает"... "Придраться к моей профессиональной форме невозможно — я пою лучше других и выгляжу лучше других". Всё это замечательно, хотя и попахивает Лиговкой. И миллионы телезрителей могли, например, 10 ноября воочию убедиться, что Галина Павловна действительно выглядит "лучше других", — таких, допустим, как её собеседник Сванидзе. Но дело-то в том, что артистка-пенсионерка делит весь народ на две части: одни — "потомки Пушкина, Достоевского, Толстого, спорящие о смысле жизни", вторые — "потонувшие в дремучем пьянстве, одичавшие в бездуховности" почитатели алкоголика Высоцкого. Себя она относит, разумеется, к первым. Замечательно! Но ведь вот беда: из названных "потомков" никто не стал бы кричать о себе на весь мир, какая у него форма, как он знаменит, как при случае хотел бы вцепиться зубами в глотку собеседнику, а потом взорвать весь мир. Среди "потомков" всё это считается плебейством, непотребщиной и человеконенавистничеством.

У Вишневской, по ее собственному выражению, жуткаЯ наследственность. Она не скрывает, что среди её родственников было немало пьяниц, даже алкоголиков, дебоширов, гуляк, да еще были, как ныне говорят, серийные убийцы и самоубийцы. Так, один из них "пьяный схватил топор, зарубил жену, потом её сестру, а потом и себя зарезал". Мать была очень красивой и разгульной женщиной. "В трудный час, с отчаяния вышла она замуж" за будущего отца Вишневской: ей не исполнилось еще и восемнадцати, а уже была беременна, и притом — от другого. Хорошенькое начало для семейной жизни... Однако в таком положении выйдя замуж, мать не оставила разгульной жизни. "Когда отец дома, то и дня не проходит без скандала", — рассказывает наша писательница. Но по работе отец часто ездил в командировки. "Когда его нет, — продолжает беспощадная дочь, — появляются мужчины. Мне кажется, что она и меня не любит". Возвратившись, отец узнает о визитах ухажеров, и тогда начинаются кошмары такого рода: отец бегал с топором за женой, кричал дочери: "Говори, кто был у неё!" Через пять лет родители разошлись.

Вот такая прискорбная семья. Надо полагать, отец-то любил мучительной любовью мать, если женился на беременной и так дико ревновал. Но она его не любила, была равнодушна и к дочери от нелюбимого человека. А дочь, признавая, что "была неласковым ребенком", говорит: "Она никогда не была "моей". Дочь даже не могла произнести слово "мама". А отца люто ненавидела: "В моей детской душе разгоралось пламя ярости и ненависти к нему самому, к его словам, даже к его голосу. У меня бывало непреодолимое желание подойти к нему сзади и ударить по красному затылку". Чем ударить? Возможно, тем самым топором. Что ж, понять это можно, всегда, во всех землях, во все времена водились и выпивохи, и гулящие жены, и безумные ревнивцы.

Вишневская уверяет, что отец был зверь зверем и ненавидел её. Но факты, которые сама же приводит, мягко выражаясь, не подтверждают это. В самом деле, когда родители расходились, он спросил четырехлетнюю дочь, с кем она хочет остаться, и та ответила: "С тобой". Фактически жила с бабушкой, но когда было шесть лет, отец, работавший на какой-то далёкой стройке, пригласил туда дочь с бабушкой на целый месяц погостить. Перед войной он работал в Тарту, и уже шестнадцатилетняя дочь гостила у него и там. В книге есть очень благостная фотография их вместе. Во время ленинградской блокады, имея уже другую семью, отец подкармливал дочь, и однажды даже пригласил её отметить вместе с женой новый 1942 год. Когда Вишневская после первых родов лежала с высокой температурой, отец с новой женой навестили её.