Газета Завтра 439 (17 2002)
Шрифт:
Публикация Ш.Султанова "Сталин: особенности метода" — эвристически ценная попытка философского переосмысления сталинской методологии властвования, всего сталинского периода российской истории. Сама по себе эта попытка представляет собой еще одно доказательство того, что ознаменованный Сталиным крупный исторический период окончательно завершился, и настала, наконец, пора подводить итоги, обусловленные не сиюминутными пропагандистскими нуждами, не потребностями борьбы за власть, а именно неизбежной необходимостью уложить все же Сталина в оболочку максимально корректных дефиниций.
Вообще о том, что такая нужда окончательно приспела, о том, что сталинский период завершился, свидетельствует
И вполне закономерно обращение к анализу именно фигуры Сталина (а не Ленина), поскольку именно он был Великим Архитектором советских структур, обусловивших на многие десятилетия вперед жизнь России, "народную жизнь", как любили формулировать С.Соловьев, В.Ключевский, С.Платонов. Автоматически перешедшие в новую, постсоветскую эпоху попытки сочинения на старую колодку новых канонов во славу Сталина ничего не прибавляют более к этому имени. Попытки же "развенчивать" его, по любому из трафаретов, хрущевскому или ультралиберальному, лишь способствуют вопреки воле сочинителей, осознанию истинно грандиозных масштабов фигуры и дел личности Сталина, пусть даже ореол вокруг того имени неизбежно мрачноват.
Статья Ш.Султанова будит мысль, стимулирует концептуальные новации, и в этом именно великая заслуга автора. Пусть даже мысль побуждается к работе ощущением несогласия с какими-то из тезисов Ш.Султанова.
На мой взгляд, в частности, неверно утверждение, будто Сталин во всех своих конкретно политических проявлениях был революционером, принадлежал к той "когорте", которую он сам именовал "орденом меченосцев".
Если этот орден благодаря сталинской целенаправленной деятельности и был создан, то реально он служил вовсе не революции, а российскому государству, пусть в превращенной его форме, утверждавшейся во внешнем преодолении и отвержении старого российского мироустройства.
Тем не менее, это мироустройство возобладало, и историческая заслуга Сталина состояла именно в том, что он сознательно отождествил сначала свой личный интерес как политика с нуждами государственности, а потом переориентировал на это служение и партию.
Вообще, делать революцию, подвизаться в подполье — не значит быть революционером по призванию. Революционер по призванию — существо по определению беспочвенное, ему и в самом деле все равно, где делать революцию. Таких людей в истории русской революции было много. Довольно напомнить, скажем, о Ф.Раскольникове, который, оказавшись в мае 1920 года в Северной Персии, всерьез вознамерился способствовать персидской красной революции, хотя московские большевики, при всем их умении замаскировать государственный интерес пышными фразами, с самого начала рассматривали эту персидскую экспедицию лишь как средство локального давления на Англию с целью принудить ее пойти на скорейшее дипломатическое признание РСФСР.
Можно привести и более известный пример — главного сталинского оппонента Л.Троцкого. Хотя он, казалось бы, создавая на руинах прежней новую армию выполнял чисто государственническую задачу, все же пафосом российской государственности отнюдь не проникся. Одно то, сколь органично он вписался в фантастическую деятельность по подготовке новой, троцкистской, революции в мировом масштабе, — после депортации из СССР — доказывает, что вот Троцкий-то и был "революционером до мозга костей", "несгибаемым борцом" и т.д.
Здесь применимы разные высокопарные эпитеты,
Другое дело — Сталин. Ведь он унаследовал от Ленина, вождя-визионера, пусть и удивительно гибкого политика, но одновременно и жестокого фанатика — поистине Россию во мгле, в развалинах, на которых буйная фантазия генерала П.Краснова-романиста сооружала свой государственнический миф с обновленным квазимонархическим устройством. Сталин такую квазимонархию воссоздал на деле, не по-красновски, а по-своему. Конечно, выдвиженец из второго ряда революционных вождей, он не мог сразу навязать революционной партии, а тем более пресловутой "ленинской гвардии", курс на созидание государства, на его реконструкцию, а не на разрушение и строительство замков на песке.
Как известно, в конце 20-х годов последовала новая революция, существенно оживившая революционаристские силы и в правящей партии, и в обществе. Однако стоит подчеркнуть, что даже столь разрушительная по методам проведения репрессивная кампания, как коллективизация, диктовалась и жестким государственным интересом. Не мобилизовав весь хлебный ресурс, абсолютно весь, "под метелку", в разоренной стране невозможно было спешно создавать военно-промышленную мощь. А она, при всех условностях, была создана, и СССР во Второй мировой войне в куда меньшей степени зависел от помощи союзников, нежели Россия в Первой мировой. Разумеется, этот подспудный, эгоистический интерес государства-Левиафана маскировался, на потребу массам, революционной фразеологией, иллюзиями элит и масс насчет прогресса мировой революции.
Сталин в рядах тех, кто делал революцию, но, по сути, революционером не являлся, был не одинок. Можно привести пример, скажем, О.Куусинена. Этот уже куда более профессиональный революционер, как бы эмигрант из Финляндии, член руководства Коминтерна, на деле оказался российским государственником, вполне интегрировался в высшую советскую правящую бюрократию. То же — и А.Микоян, революционер-практик, обладавший всеми талантами высокопоставленного бюрократа.
Ряд этот можно продолжить, но, думается, мысль ясна: профессиональный революционер во многих случаях относился к революции как к мастерской, а не как к храму, как к тяжелой работе, а не как к вдохновенному священнодействию.
Так мы подошли к другому, думается, спорному тезису Ш.Султанова, к религиозному, будто бы отношению Сталина к марксизму. Стоит оговориться, что "религиозность" — понятие достаточно емкое, полисемичное, автор статьи и ее читатели могут увидеть в нем разные грани, разные аспекты. По сути, оспаривая тезис, фактически можно его и подтвердить. Но все же, думается, следует уточнить, что Сталин понимал необходимость новой квазирелигии для масс, сам в то же время, будучи свободен от обожествления книжной теории. Видимо, в этом пункте я близок к Ш.Султанову, коль скоро он пишет о понимании Сталиным необходимости "исторического творчества масс".
Однако в собственном отношении Сталина к теоретической догматике наблюдался столь явный прагматизм, что просто невозможно не усомниться в его имманентной революционности и религиозной преданности марксизму.
После завершения коллективизации, по мере все более неблагоприятного изменения внешнеполитической ситуации, Сталин стал настойчиво педалировать государственно-патриотические мотивы, даже возрождать только что осужденные и запрещенные традиционные формы бытия.
Имею в виду восстановление в 1936 г. новогодней (бывшей рождественской) елки, восстановление в 1935 году казачьих воинских формирований, реабилитацию казачества — примеры можно множить.