Газета Завтра 456 (34 2002)
Шрифт:
Не знаю, захочет ли отвечать Дейчу Карпов, но я отвечу. Ведь вы, как всегда, ловчите. Ведь хотели-то сказать вот что: "Вы были приличным человеком, а стали антисемитом." Об этом же, по сути, вся ваша статья. Что ж, этот "приятель", если он всё-таки есть, в известном смысле прав: в своей новой книге писатель Владимир Карпов стал другим. Раньше он избегал говорить о сионизме, о еврейском засилье, о наглости и бесстыдстве иных представителей этого племени. Но вы "достали" и его. Сейчас наглость литературных и прочих паразитов, малограмотных и бездарных, никогда не умевших и не умеющих работать, достигла невиданных размеров. Сейчас их цинизм и лживость, их клевета на наше недавнее прошлое стали доходной профессией. И они не внемлют предостерегающему голосу их же соплеменников — Эдуарда Тополя, Юлия Нудельмана и других. Именно они плодят и множат антисемитизм. Но Карпов — не антисемит. В своей новой книге, в отличие от прежних, он лишь уделил внимание еврейскому вопросу. А разве этот вопрос не существовал и не существует у нас?
НА
Анна Серафимова
19 августа 2002 0
34(457)
Date: 20-08-2002
Author: Анна Серафимова
НА ПОКЛОН К “МОСКАЛЮ”
С очередной ночевой у меня в гостях Марика, с которой я познакомилась во время туристической поездки в Молдавию. Времена были уже залихватски перестроечные, республики охватил безумный зуд самоопределения, небезопасный для туристов, по этой причине наша группа оказалась недоукомплектованной. У меня было поручение передать лично в руки увесистый пакет родственникам знакомых в одном из молдавских сел (думаю, что таким поручением люди просто экономили на почтовых расходах). Задание я выполнила, для чего мне пришлось с двумя пересадками ехать из Кишинева, сталкиваясь с недоброжелательностью и хамством молдован, пребывавших в эйфории ожидаемого освобождения от русского гнета. Хозяева уговорили заночевать, тем более на обратный автобус я опаздывала. Во дворе накрыли стол, посмотреть на московскую гостью пришло едва ли не полсела. Поначалу все вели себя достаточно корректно, но желание вступить со мной в спор и перевести его в конфликт чувствовалось постоянно. Выпив изрядное количество вина, селяне, то и дело переходившие на молдавский, вдруг возмутились, почему они должны из-за кого-то (т.е. меня) говорить у себя на родине на чужом языке (т.е. на русском). От упреков в неуважении к великому молдавскому народу, язык которого я не удосужилась выучить, приехав в республику на неделю, перешли к более серьезным обвинениям. Распалившееся застолье обвинило меня в том, что я выпила все молдавское вино и слопала все помидоры, которые могли быть проданы на мировом рынке, что давно бы привело к процветанию собравшихся, а не к прозябанию, в каковом они, имеющие шикарные дома, скотину и почти по авто на двор, пребывают. Почему-то они сравнивали себя со Швейцарией и Монако, находили сравнение не в свою пользу, а за разницу в уровне жизни между семейством Гримальди и собой спрашивали с меня. К концу вечера сельский сход потребовал от меня подписания договора о выходе Молдавии из СССР ("Почему вы нас не отпускаете? Мы все хотим свободы"). Мои робкие в силу положения гостьи попытки отбивать натиск борцов за свободу вопросами — ждут ли их на вожделенном мировом рынке с вином и помидорами и как они будут отапливать дома без наших нефти и газа, встречали пафосные отповеди: "Лучину будем жечь, обойдемся! Свобода дороже всего!" Я не могла взять в толк, от чего они хотят освободиться, в чем чувствуют ущемленность, и мне заявили, что им не дают говорить на родном языке, петь, танцевать столько, сколько они бы хотели. А говорить-то кто не дает на молдавском? "Да ты вот! Мы сегодня почти все время из-за тебя одной на чужом языке говорили, потому что ты не удосужилась выучить наш, хотя знала, что едешь в Молдавию". Я жутко пожалела, что вообще притащилась через всю республику с тяжелой сумкой...
Утром, груженная двумя мешками, потащилась обратно. Вечерний страстный разговор не помешал собеседникам запастись моим московским телефоном и адресом, и вскоре после моего посещения с ответным дружественным визитом потянулись обретшие долгожданную свободу молдаване. Численный состав делегаций — бригад строителей, торговок на рынке — и варианты их появления на пороге моей квартиры разнообразны и не лишены остроумия, но сводятся обычно к групповухе (несколько человек сразу) и внезапности. Звонок в дверь, улыбающиеся лица: "О, давно не виделись. Помнишь, как гостила у нас в селе? Теперь вот мы к тебе. Принимай!" Парадокс: получили свободу, пой, пляши, не допускай вкрапления ни одного иностранного словечка в язык — заговорись на нем, о чем мечтали. Но свободолюбцы в полном составе, кто временно, кто насовсем, перебрались к недавним поработителям, быстро насладившись свободой при лучине. Вот и Марика, одна из самых активных участников памятной дискуссии, уже несколько лет работает в магазине-кафе-кулинарии какого-то Нугзара. До устройства на работу она жила у меня и с тех пор регулярно приходит то помыться, то оставить на хранение деньги, то "передохнуть". Работает по 12 часов в день с редкими выходными без всяких документов и медицинской книжки. Т.е. готовящая салаты, выпекающая булочки, торгующая продуктами — несколько лет не проходила медосмотры, а если явно заболевает (кашель, насморк), то убирается хозяином с глаз долой от прилавка на кухню, чихает там в готовые блюда. Живет с такими же товарками в подсобке без окон и дверей вшестером даже без душа, обходятся умывальником, в котором моют посуду и овощи. Посетовала, что соплеменники хозяина навещают их с обременительным постоянством, но ничего не платят и не дарят, не берут во внимание усталость замотанных за двенадцать часов работы барышень. То, что навязываемый джигитами досуг происходит в общей комнате, ей не кажется ненормальным, а вот "неуплата по счету" возмущает.
Понятия "что такое хорошо и что такое плохо" у нас разные — это я поняла еще во время их сплоченной атаки на русских в моем лице в незабываемый вечер. Но гости издалека все время находят, чем меня в этом плане удивить. Развалившаяся после душа на диване Марика сетует, что возраст не позволяет ей заняться более прибыльным ремеслом, которое с успехом освоили ее молодые соотечественницы. "Лилька
Удивительно, но живущая все эти трудные годы, как и большинство ее земляков в России и за счет России, она находит все новые причины для недовольства и претензий. При этом Нугзара, эксплуатирующего ее нещадно, платящего гроши, считает благодетелем, дающим работу. Разговаривать с ней я даже не умею, как и с другими ее земляками, которые останавливаются у меня и делятся "сокровенным": "Будь моя воля, взорвал бы к черту вашу Москву". — Чем она тебе не нравится? "А чё в ней может нравиться? Пашем, как проклятые, а денег шиш платят. Всю жизнь на вас горбатимся". — Так поезжайте к себе, никто сюда не звал и не держит. "А у нас работы нет". — Так чего же взрывать город, в котором есть работа для вас? "Да паразиты здесь все, туда вам и дорога". — Так поезжайте домой. "А там работы нету..." и т.д. Марика с гордостью сообщила мне, что ее племянник, живущий в Кишиневе, участвовал в широко освещенных у нас акциях протеста против изучения русского языка, за что ему заплатили. "Я тоже против его изучения моими детьми, зачем им нужен чужой язык?" Спрашиваю, не жалеет ли сама, что изучала его в свое время в школе? Да, жалеет, поскольку это была лишняя трата времени. Интересуюсь, как бы она сейчас работала в России, если бы не знала языка. Хлопает глазами. Похоже, не видит связи между изучением когда-то русского и нынешней возможностью работать у нас, давая возможность сводить концы с концами своим детям, ненавидящим наш, ни в чем не повинный, язык.
“ДЖОЗЕФ БРОДСКИ”
Александр Павлов
19 августа 2002 0
34(457)
Date: 20-08-2002
Author: Александр Павлов
“ДЖОЗЕФ БРОДСКИ”
Я с удивлением узнал, что в Санкт-Петербурге на Васильевском острове в 2003 году планируется установить памятник американскому гражданину Джозефу Бродски, который у нас назывался Иосиф Бродский, но не удивился, что конкурс на проект и установку монумента будет финансироваться американцами.
Скульптор Эрнст Неизвестный сделал широкий жест и отказался от заманчивого предложения, предоставив молодым ваятелям попробовать свои силы, но тут же дал совет, чтобы лицо Бродского было всем понятно, т.е. узнаваемо. Я тоже хочу попробовать...
15 октября 1963 года в Комарове Бродский знакомится у Анны Ахматовой с Лидией Чуковской. Несколько дней они о чем-то совещаются, а Бродский настолько любезен, что сосед по даче А.Гитович, называет его "холуем". Правда, вскоре приносит свои извинения и Бродскому, и Ахматовой.
Затем в ноябре в газете "Вечерний Ленинград" появился фельетон под названием "Окололитературный трутень", где описывался нетрудовой образ жизни Бродского.
Параллельно по времени идет следствие по крупному валютчику Уманскому. Некий Шахматов, проходящий по этому громкому делу, и, у которого при аресте обнаружили револьвер, заявляет, что револьвер у него уже имелся при попытке совместного с Бродским угона самолета из Самарканда в Афганистан.
Идея и план захвата самолета принадлежат Бродскому. Они скупили все четыре билета для пассажиров маленького самолета типа ЯК-12. Рассчитали время полета без дозаправки горючим. Бродский должен был нанести удар камнем по голове летчика, а Шахматов, сам бывший летчик, взять на себя управление самолетом, обойти радары. Но за час до полета Бродский вдруг передумал: "Я отказался от него (угона — А.П. ) только в самый последний момент. И это произошло не из-за страха, а просто жалко стало, что не увижу каких-то людей..."— признался он в 1982 году Соломону Волкову.
Бродскому предъявили обвинение "в попытке измены Родине", но, поскольку никто из двадцати свидетелей по "делу Уманского" не знали о попытке угона самолета, то Бродского отпустили. Он не сказал всей правды об этом ни Ахматовой, ни Чуковской. А зная правду, они, возможно, ни за что не стали бы его защищать...
Друг Ахматовой писатель Ардов в декабре 1963 года устроил Бродского в психиатрическую больницу имени Кащенко с целью избежать судебного преследования за тунеядство. Но тот вскоре покинул больницу и спрятался в Тарусе на даче друзей известной журналистки Фриды Абрамовны Вигдоровой, которая своими ходатайствами стала основным действующим лицом в освобождении Бродского от суда, а потом и из места ссылки...
Как известно, за Бродского, которого осудили на 5 лет административной ссылки за тунеядство, просили в ЦК Маршак, Чуковский, Твардовский. Жан-Поль Сартр обращался к Микояну и говорил, что в октябре 1965 года в Париже соберутся писатели и тема Бродского будет непременно. Солженицын отказался защищать, сказав: "Еще ни одному писателю ссылка не повредила".
И это была правда. Бродский назвал ее лучшим временем в своей жизни: работал 3-4 часа в день, за полтора года три раза приезжал на несколько дней в Ленинград, а друзья (Найман, Рейн и др.) гостили у него в деревне...