Газета Завтра 464 (42 2002)

Завтра Газета Газета

Не переставая орудовать циркулем и карандашом, словно бы вязальными спицами, Валентина рассказывает, как отключали от Украины ОРТ.

— Сначала, в течение полугода, украинские новости пускали на первом канале за десять минут до девяти часов. Потом вдруг стали немного перекрывать. Месяца два это длилось. А 11 сентября прошлого года, под шумок взрывов в Нью-Йорке, вовсе перекрыли.

Обостренному восприятию российской жизни способствует и контрастно вальяжная, размеренная провинциальная черноморская жизнь в Одессе. Градус политический низок в сравнении с климатическим. Напряжения скрыты. Начинаешь догадываться о них, поглубже влезши в семейные заботы.

Вот радость нынче у Воробьевых — дочка поступила в местный вуз. Но что-то никто не улыбается в поддержку моих восторгов.

Повздыхали, почмокали и признались, что ректору пришлось "в конвертике подносить". И назвали сумму, равную годовому бюджету семьи. В долги влезли. Оттого и не рады. А иначе бы девочке храма наук не видать.

Пригорюнились.

— Все дело в украинском языке, — пояснила мне Валентина. — Понимаете, его невозможно выучить, не живя в его атмосфере. А Одесса — город русскоязычный. Везде все говорят по-русски. С одной стороны, вроде бы благо для нас. А с другой — несчастье. Предположим, оказались бы мы после развала Союза не на Украине, а в Англии, то, без сомнения, уже через год могли бы говорить свободно и без акцента. Ведь языку слухом учатся. Это, как музыка. Невозможно научиться играть, не слушая музыку. А у нас здесь на слуху только русский. Мы не можем конкурировать с теми, у кого в семьях с рождения звучит украинская речь. И вот представьте, дети с одинаковыми способностями из русской и украинской семей садятся за одну парту в школе, где учат по-украински, а таких школ сейчас восемьдесят процентов. Стремительное продвижение в знаниях украинского ребенка обеспечено. Элита формируется только из "коренных". Для нас — полная бесперспективность. Или сознательное обречения себя на второстепенную роль. И это не где-нибудь в чужеродной Латвии, а в братской Украине.

Позднее мы продолжили эту тему в закутке прихожей, громко называемом кабинетом, уже с хозяином квартиры Николаем Григорьевичем. Ужинали холодными, неподогретыми из экономии голубцами. Этот человек, нагруженный массой забот, кажется, даже немного сгорбленный от их тяжести, подводя итог языковому неравенству, проронил:

— Вот так исчезают народы.

— Может быть, все-таки преувеличиваете, Николай Григорьевич?

— Не знаю, как насчет русского этноса в пределах России, а здесь — никаких преувеличений. Мы — в резервации. И это еще полбеды. Главное— никакого настоящего сопротивления нет. Русские общины набрали на последних выборах полтора процента! Все рассосались и приспособились. Глухо бурчат на кухнях. Не хотят объединяться. Ждут чего-то. Все попытки сбить русскую национальную организацию закончились практически ничем. Я вам анекдот расскажу. Или скорее присказку. Один еврей — торговая точка. Два — шахматная партия. Три — симфонический оркестр. А у нас?

— Разброд и шатания на идейном уровне?

— К сожалению.

— Однако ведь и Киевскую Русь выстроили, и Московскую.

— Это был совсем другой народ.

Мне нечем было возразить. Сказал первое, что пришло на ум.

— Давайте все начинать сначала. Ну хотя бы мы с вами. Два русских — это что? Минин и Пожарский!

— Ильф и Петров.

Мы рассмеялись.

А в это время Николай Григорьевич, словно бы даже помолодевший, уже раскладывал передо мной таблицы и расчеты, так называемый бизнес-план по организации печатания крупной партии тиража газеты "Завтра" на юге Украины.

Затем меня вывели и поставили посредине одесского дворика у фонтана. Мы смотрели на крышу дома Николая

Григорьевича, и он в деталях рассказывал, как легко с помощью супруги перепланировать чердак, где после небольшой строительной доводки может разместиться компьютерный цех и жилье для персонала.

Затем меня провели в подвал, где мог получиться отличный склад. Все это отдавалось даром: "Для России!"

Широкий жест дополнялся курортным сервисом.

— Любой патриот пускай приезжает ко мне на дачу. Море в пяти минутах. Плата только за газ. Три гривны в день. То есть на ваши деньги около двадцати рублей.

Мне, приехавшему по приглашению русской общины, было назначено первым изведать всю прелесть дружеского участия русского человека по отношении к его подобному. Решили завтра же и переехать.

Проснулся я наутро от пения религиозного гимна секты адвентистов под фортепьяно. Гармонический оборот был довольно сложный, с двумя доминантами, типично джазовое построение. Играл профессионал. И я с ужасом представил за пианино академически строгую Елизавету Петровну. А среди поющих всю ее семью. Боже! Куда я попал? И это называется русские?

Читал я эти книжечки с гимнами. Слова все правильные, а стихи мертвые, написанные за "бабки" на Манхэттене русскоязычными литераторами. Пели плохо, вразброд, слишком громко. И это внушало надежду. Все семейство, меня приютившее, имело музыкальное образование.

Сориентировался на диване. Да, конечно, вакханалия происходила за стенкой соседей. И пели по-украински. Что заставило спивать сие уродство сладкоголосых хохлов? Нужда? Вакуум незалежности? Где их украинский патриотизм? Американизируется, значит, и чистокровный хохол. Неуютно ему в национальном курене. С москалями якшаться не велят, так хоть к американцам прислониться.

Когда мы, позавтракав, собрались ехать на дачу, служба у адвентистов закончилась. Одесский дворик был наполнен скромниками и скромницами.

Сахарно улыбался нам пан Наливайко, старшина секты, садясь в свой подержанный "мерс".

— Ласкаво просимо до нашего собрания!

А я опять вспомнил: "Вот так исчезают народы". Уже применительно к украинцам. Исчезают исподволь. Изнутри. Под звуки фортепьяно.

Опустим описание пляжных прелестей. Кто бывал на Черном море, и так легко представит. А кто не бывал — тому не перескажешь, как быстро здесь темнеет и зажигается первая звезда. Потом долго мерцает в одиночестве. А ты сидишь за столиком, покрытом клеенкой, пьешь чай.

Откинувшись на спинку стула, глядя вверх, вдруг обнаружишь:

Осень сквозь

Виноградную

Гроздь.

Виноград "изабелла". Гроздь налитая, едва не сочится, будто спущена с самого неба. Это вымя виноградное нащупываешь над головой, рвешь ягоды, будто вселенную, "яко теля" сосешь.

Цикады взбивают воздух. Шумит невдалеке море. Тишина.

И вдруг со стороны соседней дачи обрушивается многоголосый мужской запев:

— Ой! Та у святого недиленьку барзе рано-раненьку...

Голоса расходились от унисона до октавы, а верхний, "горяк", выводил тремолы невообразимые.

Такт отбивали ложкой по кастрюле.

То западенцы спивали. Карпато-руссы, как сказал о них Николай Григорьевич.

Уезжая на квартиру, он остерег меня, чтобы не контачил с ними и темнил, кто я и откуда. Ни в коем случае не говорил бы, что москаль. Хлопцы все, мол, бендеровцы. Все унаунсовцы. На заработки в Одессу приехали из-под Ужгорода, на Бугазе бетонщиками всю зиму вкалывают.