Газета Завтра 468 (46 2002)

Завтра Газета Газета

Геннин был старше Татищева на 10 лет, опережал и знаниями в горном деле, и чинами. Они были знакомы раньше по военной и статской службе, но близкой дружбы между ними не водилось. И по-настоящему их сблизило как раз дотошное расследование Геннина, в ходе которого он признал правоту Татищева, о чем и написал царю: что Татищев "сделал возможное для заводов Вашего Величества и пожалуй не имей на него гнева и выведи из печали". Самым же главным плодом дружбы, возникшей между этими двумя людьми со схожими характерами и судьбами, и стало основание Екатеринбурга.

После знакомства с уральскими казенными заводами Татищев понял, что на их базе не удастся быстро увеличить производство, крайне нужное для бурно развивавшейся империи.

Куда выгодней, чем реконструировать старое, было бы построить новый крупный завод. После осмотра всей округи было найдено и самое лучшее место для него — на берегу реки Исети, в 7 верстах от Уктуса. Татищев послал обширное донесение в Берг-коллегию с обоснованием своего проекта. Он собирался заложить такой завод, равного которому не бывало еще ни в России, ни в Европе: на 200 тысяч пудов железа в год. А при нем еще — и передельные производства: стальное, проволочное, жестяное, дощатого железа и так далее. При этом он дотошно проработал все вопросы по рабочей силе, по специалистам, по сырью, обеспечению строительства материалами, транспортом и инструментами. Но в Берг-коллегии долго не могли переварить столь капитальный план, и Татищев, не дождавшись от нее ответа, ранней весной 1721 года, на свой страх и риск, начал подготовительные работы, чтобы сразу, как сойдет снег, приступить к основной стройке.

Наконец, ответ пришел — но отрицательный. Берг-коллегия требовала увеличения прежде всего выплавки меди и серебра, чтобы из них чеканить деньги, не понимая более широких выгод для России от торговли железом, — что видел мысливший в глобальных категориях историк, географ и экономист Татищев. И он, убежденный в своей правоте, буквально забомбил столицу своими выкладками о получении с берегов Исети "великого государственного прибытка". И через два года Берг-коллегия все же сдалась под натиском Татищева, которого решительно поддержал и Геннин, оставленный на Урале главным горным начальником.

Стройка началась весной 1723 года — а уже 7 ноября того же года состоялось открытие завода: "В одной молотовой пошли в ход два молота". Из чего можно судить, что Татищев с Генниным, скорей всего, работы начали еще до разрешения из Петербурга, на свой, опять же, страх и риск. И придавая именно этому заводу-крепости особое значение, политично решили назвать его в честь жены царя Екатерины, о чем самой же ей заблаговременно и отписали. 23 августа 1723 года Екатерина ответила Геннину: "Что же Вы писали, что построенный на Исети завод именовали Катеринбургом, оное також и его величеству угодно. И Мы Вам как за исправление положенного на вас дела, так и за название во имя наше завода новопостроенного, благодарствуем".

И днем рождения Екатеринбурга стал день пуска первой молотовой завода — 7 ноября.

Уже меньше чем через год Геннин написал царю: "Екатеринбургские заводы и все фабрики в действии, а именно: две домны, две молотовые, три досчатых молота, укладная, стальная, железорезная, проволочная, пильная мельница, три медные плавильные печи, также и хлебная мельница, и много хором по чертежу…"

В 1725 году к сооружениям завода добавился двор для выделки медных монет, затем жестяная, меховая, кузнечная, гранильная фабрики… Стали бурно расти все прочие ремесла, и скоро здесь уже было 335 жилых дворов, два торговых ряда: казенный в 18 и частный в 11 лавок. В крепости поставили лабораторию, баню, школу. То есть город, рожденный дерзкой прозорливостью двух верных подданных Петра, уже полнокровно и основательно зажил. И скоро стал, с их легкой на великие дела руки, крупнейшим промышленным, торговым и культурным центром России…

Водителем в этой поездке у нас был очень милый малый — бритоголовый амбал Серега, такой вылитый с вида представитель современных "пацанов":

"Сейчас в Ебурге (так на местной фене звучит название Екатеринбурга) бандитов уже нет, все пацаны — бизнесмены. В начале девяностых кровь лилась рекой. Убили

уралмашевского авторитета у него на хате, мент не успел прийти на вызов, прибежали пацаны. Чуть этого мента не замочили, еле им втюхал, что не он. В ответ перемочили всех, прямо на улицах расстреливали, как в Москве. Потом кавказские грохнули пацана на рынке. Наши пришли к ментам, договорились, чтобы завтра отвели от рынка все наряды. Приехали туда, все обложили — и пошли чисто конкретно, кого забили насмерть, кого изувечили. А за ними — наши бабушки, из опрокинутых палаток тащат бананы, апельсины, они никогда их не кушали, чуть не обсикались от счастья… А сейчас уже — все тихо…"

Мы взяли с собой Серегу в музей изобразительных искусств, где роскошь экспонатов, бьющая за рамки биологизированной нынче жизни, произвела, похоже, на него большое впечатление. "А это что за телка на картине? Тараканова? Княжна? А сколько она стоит в баксах? А это как отлили? Неужели все из чугуна? Ну ни фига! Надо будет пацанов сюда сводить, пусть тоже побалдеют!.."

И на какой-то миг мне показалось, что его простое по-младенчески сознание чем-то сродни тем некогда нетронутым просторам вдоль Исети, на которые пришли Татищев с Генниным. Они засеяли их мощной жизнью, дав своим рачительным трудом железную непотопляемость России. Их созидательный порыв потом отлился в чугунных кружевах искусных каслинских мастеров, потом — в наших "тридцатьчетверках", выбивших гитлеровцев, потом — в ракетах, не позволивших новым противникам унасекомить нас. Распадный же дух последних лет смог лишь надуть с животной силой бицепсы Сереги, не давши ему, кроме этой чисто пацановской силы, ничего. Попробовал он чем-то торговать — но время голых мышц быстро ушло: "Все из-за денег перехаялись — и конкретно прогорели". И кавказцы, выбитые примитивными, без всяких каслинских затей, прутами, пришедшие осваивать нас, как те же Татищев с Генниным, снабженные их верной сметкой и своим диаспорским патриотизмом, — заняли снова все доходные места в Ебурге. И наши поцеватые качки уже не катят против них.

Проснется ли в нас вновь тот генеральный дух, завещанный нам нашими большими предками, с которым лишь и можно удержать в своих руках свою страну? Или подвижники других племен освоят окончательно наши недра, вывезут наши деньги и наших лучших женщин, и мастеров науки, и культуры, и ракетного литья? И "струны вещие Бояна", сдохнув с горя, замолкнут навсегда о нас?

ТАМ СНОВА СОЛНЦЕ НАМ УЛЫБНЕТСЯ...

11 ноября 2002 0

46(469)

Date: 12-11-2002

Author: Ольга Шорина

ТАМ СНОВА СОЛНЦЕ НАМ УЛЫБНЕТСЯ...

Осень. Пыльный, антисанитарный рынок. Торговка шерстяными турецкими кофточками, облезающими после первой же стирки, еще пять лет назад — талантливая чертежница местного промышленного, а теперь разворованного предприятия, говорит соседке по торговому ряду, — бывшей учительнице младших классов, оставившей нервную нищую работу ради продажи трусов.

— У Тоньки-то, алкашки, младший выродок в реанимации побывал. Выжил же, подлюка! Да таких, как Тонька, стерилизовать надо, а детей на опыты отправлять — разве это люди?

Витек, спасенный в реанимации, появился на свет в работящей заводской семье. Ему едва исполнилось восемь лет, но в школу он не ходит. Его старший брат Серега, которому десять, в школу определен в свое время был, но давно уже ее бросил, и это никого не волнует. Их родители никаких академий современного бизнеса не кончали, вкалывали на предприятии, пока два года назад его не приватизировали. Мать быстренько сократили, а отец погиб после взрыва заводского котла — у него было обожжено девяносто процентов кожи. Еще чего, о технике безопасности для рабочего скота думать!