Газета Завтра 478 (3 2003)
Шрифт:
Приткнувшись мне под бок, словно пичуга под стреху, Даша бормотала что-то тихо-тихо. Чем она отвадила отца от наркоты, я так и не понял, но на шее у нее разглядел свежий шрам.
В очередной свой приход из курилки Даша поведала мне еще одну тайну. У нее есть друг, причем старший, он бизнесмен, да не просто старший — ровесник отца. Мать о нем знает, Даша делилась, но о возрасте "бойфренда" не ведает и она. А отец — тот вообще ни о чем не догадывается.
Господи! Что за сволочное время! Девчушка, которая едва оперилась, едва оторвалась от светлых образов Татьяны и тургеневских барышень, попала в содержанки к распутному современному нуворишу. За что? За что и почему?
— Ты не пей больше, Даша, — сказал
Я сказал тихо, но она услышала и неожиданно согласилась.
Пока Даша устраивалась на ночлег, я подобрал сумочку, которую она поминутно теряла. В этой сумочке, по ее словам, лежали "баксы", которые она везла сестре, а в таком состоянии, до которого она дошла, не то что сумочку — голову потерять было можно. И чтобы этого не произошло хотя бы с деньгами, я запихал ее сумочку в рундук.
И за Денисом нужен был глаз да глаз. Его тоже развезло, свою кожанку, в которой, судя по всему, находились и документы, и деньги, он бросал где ни попадя. В очередной раз я подобрал его одежку и положил ее на верхнюю полку. Запропастится кожанка — и не видать тогда ему сияющих при виде подарка глазенок сестренки.
Так потихоньку нянькаясь то с Денисом, то с Дашей, я стал было собираться на боковую, посчитав, что никаких перемен до утра уже не произойдет. Но тут в вагоне за считанные минуты все решительно переменилось. На какой-то станции, кажется Оленегорск, потянуло вдруг сквозняком, а потом, точно опавшей листвы ветром, надуло народу.
Напротив меня села какая-то заплаканная до невнятности лица женщина. Точнее ее, окаменевшую от неведомого горя, посадила другая — сестра или родственница. Возвышаясь посередине купе, эта родственница строго измерила моих юных спутников взглядом — те с появлением новых людей заметно оживились и даже поднялись, — однако внимание свое остановила на мне. То ли потому, что я был старший, то ли, на ее проницательный прищур, выглядел верховодом и закоперщиком, но глаза ее уперлись именно в меня, а указательный палец — в сосуды. Денис, худо-бедно привыкший к флотской дисциплине, этот командный жест воспринял беспрекословно — в мгновение ока стол был чист. Властная особа удовлетворенно кивнула, однако процедура наведения надлежащего порядка на этом не закончилась. Рука ее, облаченная в лайковую перчатку, поднялась на уровень лица, а указательный палец, как нечто самостоятельное, проделал туда-сюда амплитуду метронома:
— И чтобы у меня никаких банкетов!
Нет, это была не сестра и даже не дальняя родственница. Как я мог ошибиться? Ни лицом, ни облачением эта особа с горемычной женщиной совершенно не вязалась. Либо это была опекунша, либо представительница какого-то ритуального агентства, либо посреднической конторы, которая занимается куплей-продажей недвижимости — тех нажитых десятилетиями безупречного труда квартир и родительских усадеб, где так безоблачно начиналось детство... Таких новообразований сейчас пруд пруди. Они делают деньги и на радости, и на горе. Юридически безупречные и внешне представительные, эти службы являют собой символ нового времени. А формула нового времени, увы, не нова: все продается и все покупается — "и жизнь, и слезы, и любовь".
Догадка моя подтвердилась незамедлительно. Опекунша склонилась к подопечной и опустила на ее безвольно лежащие на коленях руки пластиковую — с какими-то бумагами — папку.
— Слышите? — повторила она, выходя из трудового наклона. — Ни-ка-ких!
Взгляды наши пересеклись. На каких ролях эта особа обреталась в своей фирме, понять было нетрудно: ясно дело, не на первых, хотя и облачена была в дорогую долгополую дубленку. Но хватка, но навыки, но слог проистекали, конечно, оттуда, из того алчного, ненавистного мне мира.
Казалось бы, все: проводила подопечную
Она была проста, как членистоногое, как инфузория-туфелька, как амеба. Так твердило мое опаленное внезапной ненавистью сердце. Где-то на краю сознания мерцали возражения: да, может, она вовсе не та, за которую ты ее принимаешь, подумаешь, папка с документами! Разве это доказательство? И потом, с чего ты решил, что она и ей подобные просты, ведь так близко и столь явно ты с ними не соприкасаешься? Но сердце упорствовало: для того, чтобы почуять вонь, не обязательно лезть в выгребную яму, а таких фигур, за лощеным обликом которых скрывается алчная и хищная сущность, видано было уже немало. Сердце упорствовало. Больше того — взывало к действиям, дескать, доколе можно терпеть, пора на место ставить эту зарвавшуюся особу. Зов был решительный. Я уже было поддался на него. Но тут по вагону мазнул свет маневрового тепловоза, который выхватил лицо женщины, сидевшей напротив, и я смолчал, я не смог выдавить ни слова.
Вся эта сцена была мимолетной. Это я теперь ее разлагаю на цепочку ситуаций. А на деле это происходило быстрее, чем два-три касания в поединке боксеров.
Тут по проходу застучали конские подковы, не иначе — грохот пошел, как от кавалерийского эскадрона. Это в вагон стала втягиваться череда экипированных по-зимнему мужиков: на них были полушубки, "канадки", непроницаемые комбинезоны и унты. Один из них, небритый и долгоносый, завалился в наш отсек и сразу, не скидывая огромного рюкзачины, который застрял меж верхних полок, запротягивал каждому руку:
— Сергей! Сергей! Сергей!
Фирменная особа рукопожатием вновь прибывшего не удостоила. Зато мгновенно переключила на него свой фельдфебельский прищур. Существо, пахнущее дикой природой — свежей рыбой, а то и зверем, — было явно неуместно для ее выступления. Мы, аборигены, выглядели в ее глазах и зрителями, и податливо-послушными исполнителями, этакие безмолвные куклы-марионетки, а тут — стихия. Тем более, что в воздухе завитало и место, откуда Сергей и его спутники свалились, — Новая Земля. Оценив ситуацию, она живо изготовилась для очередной менторской тирады, эта фраза, казалось, уже каталась на ее языке. Но тут в вагон хлынула новая волна пассажиров. На гребне ее ворвалась стая "альбатросов" — мореманов-дембелей. Судя по возгласам, они тоже были с Новой Земли. Деловая дамочка заметно стушевалась — открывать еще один фронт ей явно было не под силу. Я молча ликовал, но при этом не скрывал злорадной усмешки: "А ты что хотела, милочка? Чтобы оттуда, с ледовой верхотуры, свалились твои офисные, пахнущие дезодорантами, мэны?"
Вагон, точно аккумулятор, в мгновение ока зарядился какой-то мощной многовольтовой энергией. Из этого тесного заряженного пространства исходили азарт, неукротимая воля и сила. Она, похоже, охватила всех обитателей. Во всяком случае я это почувствовал, причем явственно — меж лопатками шибанул озноб.
Не знаю, было ли так под Бородином, когда сжималась в кулак народная воля. Но в поволжских плавнях, когда казацкая ватага с воплем "Сарынь на кичку!" летела на абордаж, такое, уверен, было. И под Оренбургом, где гулеванила пугачевщина. И на подступах к Смольному, когда из глоток рвалось: "Даешь!". Единый порыв объединял толпу, и этот сгусток неимоверной силы можно было кинуть в любую сторону. Не важно — куда, не важно — зачем. Главное — вперед, на линию огня, на приступ, на край! Ибо это наша судьба, наша доля и наша погибель...