Газета Завтра 887 (46 2010)

Завтра Газета Газета

Кто бы ни писал в будущем о литературной критике XX века, без имени Михаила Лобанова никак не обойдется. И мы, молодые критики, поражались его стойкости, мужеству и прямой откровенной позиции. Когда я прочитал в советские годы только что вышедший журнал "Волга" с новой статьей Михаила Лобанова "Освобождение", открыто противостоящей всей антинациональной позиции тогдашней партийной верхушки, меня не задело то, что в этой же статье Михаил Петрович критиковал мою концепцию "сорокалетних". С ним поспорить я всегда бы успел. Но величие замысла лобановской статьи и сейчас поражает. Поражает и отступничество нашего Союза писателей России, за редким исключением дружно осудившего автора.

А Михаил Лобанов и в доброте

своей широк. Всех обидчиков своих, всех отступников давно простил, если это не принципиальные идейные недруги. Это и есть подлинное христианство: прощай врагов своих и не прощай врагов Божьих.

Лишен в свои 85 лет и званий всяких, и высоких наград, и премий государственных. Впрочем, чего они стоят — все эти звания? Быть Михаилом Лобановым — это звание повыше, чем быть Героем России. Таким и должен быть русский критик!

АНОНС «ДЛ» №11

Вышел из печати, поступает к подписчикам и в продажу ноябрьский выпуск газеты "ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ" (№11, 2010). В номере: передовая Владимира КРУПИНА, материалы к 85-летию Михаила ЛОБАНОВА, VIII Кожиновские чтения глазами Владимира БОНДАРЕНКО, проза Юрия ЛОПУСОВА и Дмитрия РОГОЗИНА, стихи Александра ВЕПРЕВА и Новеллы МАТВЕЕВОЙ, эссе Михаила ЧВАНОВА. Лев АННИНСКИЙ пишет об уходе Льва ТОЛСТОГО, Николай КОКУХИН — о загадках повести "Нос" Николая ГОГОЛЯ, Вячеслав ШУЛЬЖЕНКО — о новом романе Александра ПРОХАНОВА "Стеклодув". Как всегда, читатели могут познакомиться с хроникой писательской жизни.

"ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ", ведущую литературную газету России, можно выписать во всех отделениях связи по объединённому каталогу "Газеты и Журналы России", индекс 26260. В Москве газету можно приобрести в редакции газет "День литературы" и "Завтра", а также в книжных лавках СП России (Комсомольский пр., 13), Литинститута (Тверской бульвар, 25), ЦДЛ (Б.Никитская, 53) и в редакции "Нашего современника" (Цветной бульвар, 32).

Наш телефон: [phone]; e-mail: [email protected]; электронная версия:

Главный редактор — Владимир БОНДАРЕНКО.

Наталия Стяжкина УХОД

Опыт жизни великого человека живёт в веках. Оттого жизнь его длится вне времени. Многим в Ясной Поляне кажется, что хозяин только что вышел из дома, хотя нет его уже столетие. Будто вчера напечатали "Определение… о гр. Льве Толстом", а сегодня в Армянском переулке пели Вечную память на тайной панихиде...

10 ноября (н. ст.) 1910 года оказался днем начала конца. Кто-то называет эту десятидневную эпопею бегством, кто-то — уходом. И в том слове, и в другом есть своя правда. Отречение Толстого от мира было обдуманно и твердо. Оно состоялось в полной мере внутри него. Внешне же оно проявилось паникой и бегством от преследования. Нигде нельзя было укрыться, и никто не мог укрыть. Лишь один Бог смилостивился и укрыл своей дланью метущуюся и страдающую душу…

Вот краткая хроника 10 последних дней Льва Николаевича Толстого. Рано утром, около 5 часов утра, Толстой выехал в древний мужской монастырь Оптина пустынь. По пути в вагоне и у ямщика расспрашивал об оптинских старцах, говорил, что едет к ним. Приехав поздним вечером, отправился к монастырской гостинице. Постучал: "Можно мне войти?". Гостинник ответил: "Пожалуйте", — "Ведь я Толстой, может, вы меня не примете?" — "Мы всех принимаем, всякого, кто желание имеет". В гостинице написал длинное письмо и телеграмму Александре Львовне. В письме, в частности, говорилось: "Я ничего не решил и не хочу решать. Стараюсь делать только то, чего не могу не делать, и не делать того, чего мог бы не делать…". Утром следующего дня пошел к настоятелю. Перед крыльцом

долго стоял на холоде и сырости с шапкой в руках, так и не решившись войти. Также не решился войти к знаменитому оптинскому старцу о. Варсонофию. Сам рассказывал своему спутнику доктору Д. П. Маковицкому: "Хотел зайти к старцу, постоял, но не решился. Не решился, ведь я отлучен". "А ещё пойдете?" — спросил Маковицкий. "Если пригласят", — был ответ. Не побывав ни у старца, ни у настоятеля, Толстой поехал к родной сестре — монахине Марии, в близлежащее Шамордино. В книге посетителей Оптиной осталась запись: "Лев Толстой благодарит за прием". В Шамординской обители он встретился с сестрой. Обняв матушку Марию, несколько минут рыдал на ее плече. Потом они долго говорили. "Я был в Оптиной, как там хорошо! С какой радостью я надел бы теперь подрясник и исполнял самые низкие послушания и трудные дела, но поставил бы условием не принуждать меня молиться, этого я не могу". "Хорошо, — отвечала сестра, — но и с тебя бы взяли условие — ничего не проповедовать, не учить". "Чему учить? Там надо учиться. В каждом встречном насельнике я видел только учителя. Да, сестра, тяжело мне теперь… А у вас что, как не Эдем! Я бы здесь затворился в своей хижине и готовился к смерти: ведь восемьдесят лет, и умирать надо… Да что, сестра, — оборвал свою речь Лев Николаевич, — я и не горюю, завтра же еду в скит, к отцам, только я надеюсь, как ты говоришь, что они меня примут"…

Планам Толстого не суждено было сбыться. Ночью в Шамординский монастырь за ним приехала Александра Львовна. Она рассказала отцу, что Софья Андреевна, узнав о бегстве Толстого, дважды бегала на пруд топиться, рвалась выброситься из окна, била себя в грудь то тяжелым пресс-папье, то молотком, колола себя ножницами, ножами, и все время как безумная кричала: "Я его найду!.." Ее письмо к нему, которое привезла с собой дочь, было также столь ужасно по своему отчаянию, что охваченный ужасом Лев Николаевич решает бежать дальше. Вот его слова: "Я не могу вернуться, я не вернусь. Я хотел здесь остаться, я даже избу ходил нанимать здесь на житье себе…" В 4 часа утра Льва Николаевича решили везти в Новочеркасск. Именно "решили везти", так как сам он, разбитый, страшно усталый, только повторял: "Всё равно куда… только ни в какую ни в толстовскую колонию, а просто в мужицкую избу".

В Астапове поезд решили остановить ввиду тяжелого лихорадочного состояния писателя. Толстой был уже так слаб, что с трудом дошел до кровати. Одним из распоряжений его было отослать телеграмму в Оптину с вызовом старца Иосифа. Из-за болезни старца из Оптиной прибыл старец-скитоначальник Варсонофий в сопровождении иеромонаха Пантелеимона. Несмотря на все усилия и мольбы о. Варсонофия, его к Толстому не допустили самые доверенные люди писателя: Александра Львовна и Чертков.

Последние слова Льва Николаевича Толстого: "стина… Я люблю много… как они…". Господь принял его душу 20 ноября (н.ст.) 1910 года в 6 часов 5 минут утра.

Теперь, когда мы достоверно знаем всю хронику ухода Льва Николаевича Толстого, становится понятным многое. Остается, по существу, лишь один вопрос: свершилось ли покаяние в душе его? На этот вопрос никто не в состоянии ответить. Нам остается лишь верить и надеяться, что покаяние все же состоялось в душе, и Господь его принял.

Это мы никак принять его не можем! Горький эпиграф к "Анне Карениной" эпитафией укладываем на могилу Толстого: "Мне отмщение, и аз воздам". За Бога всё решаем, торопимся заклеймить грешника. А 82-х летний грешник всё с обнаженной головой под холодным сырым ноябрьским ветром стоит перед замкнутой дверью монашеской кельи, и не решается войти с позорной табличкой "отступник". Больной старик, граф, великий русский писатель, пришедший в монастырь и готовый исполнять в нем самые низкие послушания и трудные дела, достоин позора. Да! Только самый недостойный грешник может просить приехать к своему смертному одру великого оптинского старца, и за 6 часов до смерти в страшных муках всё думать и мысленно писать об Истине и любви к миру.