Газета Завтра 909 (16 2011)
Шрифт:
Панк-опера была выдвинута на соискание независимой музыкальной премии "Степной волк" в номинации "Нечто".
Колхида и Древняя Греция, Грузия и Россия. История повторяется. Медея — апофеоз матриархата. Женщина, покинувшая родину и разрушившая свою жизнь ради любви.
Культуролог Евгений Маликов ("Литературная газета") в программной работе "Я люблю тебя, Империя!" констатировал:
"Следует признать, что сиюминутные аллюзии поэта на любовный геополитический треугольник Россия—Осетия—Грузия лишь усилили женский пафос
В основу произведения Никонова положена небесспорная, но возможная аналогия: Медея = Колхида = Грузия, с одной стороны, и Ясон = Эллада = Россия — с другой. Прямое указание в тексте на Осетию взывает к современности. Изложение событий с точки зрения грузинской стороны ставит русскую публику в положение оправдывающихся.
Однако нужно ли нам оправдание?
Начнём с Медеи. Дочь царя Колхиды предаёт отца, предаёт страну, убивает брата, помогает Ясону захватить золотое руно. Девушка связывает себя навечно с Элладой. Назад дороги нет. Она рожает Ясону сыновей и мстительно убивает их, когда неверный муж предпочитает иную партию. С невестой Ясона и её отцом Медея тоже поступает негуманно: Главка сгорает заживо, надев подаренный волшебницей пеплос. Спасая дочь, погибает и отец. Оставлен Коринф, дальше будут безобразия в Афинах, наконец — возвращение в Колхиду и снова кровь, пролитая детоубийцей.
Это любовь, соотечественники. Горькое влечение Медеи. Она снова хочет быть с Ясоном. Посмертная жизнь с Ахиллом может быть принесена в жертву первому чувству. Миф творится прямо сейчас. И мы по-прежнему не знаем, ни что такое золотое руно, ни что с ним делать.
Медея укоряет нас за наше благородство в Осетии, за то, что мы поступили там по-мужски, но за истерикой упускает, что только инстинктивное мужество русских — залог нашей будущей счастливой жизни с Грузией.
Пока же… пусть поплачет. Нам не до женских слёз.
В любой трагедии есть жизнеутверждение. Так и здесь: за плачем Медеи — любовь. У нас есть будущее с Грузией. Без Медеи нам не разобраться с золотым руном, а если это не случится, то "Арго" плавал зря.
Слёзы Медеи — это плач по Империи, это последнее "не уходи" неверному любовнику, это крик о его безнравственности. Но это не приговор. История, к счастью, творится вне женских сантиментов. И — пусть даже, к сожалению, — на территории, свободной от морали.
Античные страсти разыгрываются по законам античного театра. Спектакль, показанный Театро ди Капуа в Центре имени Сергея Курёхина, возвращает театру его священную составляющую…"
Соб. Инф.
Проезд: м. "Бауманская", Переведеновский пер., 18
тел: (499) 265-39-35
Билеты в предварительной продаже — магазин "Дом Культуры" (м. "Парк Победы", Кутузовский
Борис Лизнёв -- Первый план
В 80-е годы на Ленфильме часто проводились встречи ведущих кинематографистов, главным образом режиссёров, со "вторым" студийным звеном, молодыми деятелями кино. Сейчас это чаще всего называют мастер-классом.
Во время подобной встречи один известный режиссёр назвал второй план уникальной чертой в искусстве. Над созданием второго плана он работал особенно тщательно.
Второй план — это атмосфера, среда, в которую погружается кинообраз. Тщательно проработанный второй план создаёт объём в кино, превращает фильм в кусок жизни. Фокус художника может переходить с первого плана на второй, затем возвращаться обратно. В этой полифонии и кроется магия кинематографа.
Тогда всё это показалось гениальным и захватывающим. Все решили, что им, наконец, дали ответ на вопрос, что есть кино. Решили, что второй план — и есть самое главное.
Как в фильме Марлена Мартыновича Хуциева "Июльский дождь". Перед глазами — открытая Москва, кадры с рестораном и обедающими там иностранцами, кадры с лошадью, которая едет под цирковой марш. Эта работа со вторым планом создала атмосферу, которую не смог повторить никто ни до, ни после.
В позднее советское время стал популярен второй смысловой план. Он характеризовался антисоветским настроем. Нам показывали какой-нибудь провинциальный городок, где царит анемия, неживые люди среди суровых урбанистических пейзажей. Всё, чтобы создать атмосферу мрачного царства. Ни о чём не говорилось впрямую, — лишь полунамёки и полутона.
В общем-то, работать над вторым планом — это правильно. Но в прошлом году на фестивале документального кино, где я был членом жюри, я увидел один неплохой фильм со сценами-зарисовками провинциального российского быта. Он называется "Тёлки, метёлки и медные трубы". Сцены следуют одна за другой, всё любопытно, привлекает внимание. Отдельные элементы, люди проработаны прекрасно, но чего-то постоянно не хватает. Потом я понял, что все эти сцены можно переставить в случайном порядке, добавить, убрать и ничего не измениться. На экране остался один второй план, в фильме нет первого плана, того, ради чего этот фильм сделан.
Смотрю другой фильм, а ощущения почти те же. Второй план стал первым, изначально отсутствует некая идея идей, жизненный идеал. Который, между прочим, был в советском кино.
Возьмём фильмы про разведчиков. Абсолютно ясно, почему и зачем действовал Штирлиц. В современных фильмах об агентах вообще ничего этого не показано. По какой причине они всё это делают? В финале всё равно становится ясно, что кругом коррупция, все их действия ни к чему значительному не приводят, они не заявляют о своей любви к родине, её вроде как и нет. Только какие-то чисто профессиональные амбиции, бесконечные доказательства самому себе.