Газета Завтра 972 (26 2012)
Шрифт:
Ему на самом деле был в чем-то близок тот же Григорий Климов, которого он знал и ценил за его лучшие работы; был близок его ближайший друг Александр Проханов и его яркие политические романы; была близка сатира Платонова и Булгакова. Думаю, какие-то приёмы поздний Проханов в своих романах "Господин Гексоген" или же "Крейсерова соната", не стесняясь, позаимствовал у Анатолия Афанасьева. Вероятно, даже и Владимир Личутин, постоянно споря и спотыкаясь об обнаженную эротику Афанасьева, тоже испытал некое влияние своего друга в том же романе "Миледи Ротман"...
Поразительно, но об Афанасьеве, кроме газет "Завтра" и "День литературы", никто и никогда не писал — а тиражи его сатирических антиутопий росли, издатели начинали
Помню, в "Новом мире" какой-то изощрённый эрудит и эстет — академик, уставший от окружающей и ненавистной ему действительности, написал, что "в современной прозе я ничего не читаю, кроме романов Анатолия Афанасьева и Сергея Алексеева" (кстати, на самом деле близкого Афанасьеву и по позиции, и по жанру русского писателя, тоже резко ушедшего от психологического реализма в мир фантастических сказок на современную тему). И он был прав, этот утомленный жизнью читатель, — не случайно сегодня культовыми писателями стали Александр Проханов и Эдуард Лимонов, не случайно такой шум возник в литературе вокруг романов Михаила Елизарова "Раsternak" и Дмитрия Нестерова "Скины". Читателя уже достало до печёнок, и он уже не меньше Анатолия Афанасьева ненавидит всю окружающую его действительность. Если даже Валентин Распутин взялся за оружие и сделал расчётливым убийцей кавказского злодея положительную героиню своей повести "Дочь Ивана, мать Ивана" — значит, на самом деле, иначе уже жить нельзя…
В нашем достаточно узком кругу друзей (Проханов, Личутин, Афанасьев и я) Анатолий, пожалуй, наиболее непримиримо относился ко всему новому мироустройству в России. Нельзя сказать, что он был шибко красным или настроенным чересчур просоветски. Очевидно, какие-то спокойные пластичные перемены в обществе он бы принял со всей душой. Но он оказался не в Китае, где и происходят такие динамичные созидательные перемены, а в России, где после партократов к власти пришли воры и насильники. Не случайно все его злодеи — это или депутаты и олигархи, бывшие до перестройки простыми уголовниками, или же бывшие партийные чиновники, советские вельможи, превратившиеся в системе безнаказанности в мафиозных деятелей. Временами мне казалось, что Анатолий сам готов был достать какую-нибудь бомбу и взорвать какого-нибудь Гайдара или же Немцова, не пожалев и собственной жизни. Но, я думаю, заряд ненависти в его книгах по отношению к подобным личностям таков, что, когда придёт время, его читатели исполнят его незримые наказы...
Да и наша компания близких друзей из круга бывших сорокалетних прозаиков образовалась тоже не случайно.
Во-первых, мы все были едины в своих взглядах на мир разрушителей. Интересно, что теперь разрушителями стали называть именно нас. Уютно устроившаяся кучка облагодетельствованных либералов не хочет никаких перемен. Пусть вымирает народ — лишь бы они жили спокойно... Вот таких-то и ненавидел писатель Анатолий Афанасьев, таких и уничтожал беспощадно в своих антиутопиях. Но для нас разрушителями оставались те, кто угробил все институты государственности, кто разворовал всё народное добро и не понёс никакой ответственности за это. Если бы эти господа сами строили свои нефтепроводы и сами создавали свои алюминиевые комбинаты, мы бы первыми назвали их строителями и созидателями. Но ни винтика не создано за все пятнадцать лет, а разворованы миллиарды. Их-то — этих новых воров — каким-то своим сокровенным пронизывающим взглядом и доставал в романах Анатолий Афанасьев.
Во-вторых, нас объединяла неугомонность (некая пассионарность, я бы сказал). Были где-то рядом с нами друзья, близкие нам по взглядам на мир разрушителей, но впавшие в пессимизм и умолкнувшие надолго, замкнувшие свои уста. Это были наши прекрасные русские писатели, сломленные новым режимом. Мы их жалели и им сочувствовали, но сами молчать не желали. Нас и объединяло
Но, уверяю читателя, это не был кружок самообслуживания, мы знали себе и друг другу реальную цену, и критерии разборок у нас были достаточно высокие. В этой атмосфере нельзя было не писать, не замышлять о чём-то величественном и бунтующем. Даже более дальний ряд наших друзей (нельзя сказать, что они хуже нас или лучше, просто в силу обыкновенных жизненных причин в ближайший наш круг они не входили), назову из них Тимура Зульфикарова, Станислава Куняева, Виктора Пронина, Анатолия Кима, — это тоже были не "бывшие классики", а творческие люди, активно определяющие современный литературный процесс.
В нашей компании мы были все равны друг другу, и если был один — организационный — лидер Александр Проханов, то в литературном плане мы никогда не давили друг на друга. Тем более, мы все давно уже стали нужны друг другу. И Толя постоянно нам звонил (особенно в своих разочарованиях, в своих срывах, в своей увлечённостью игрой, в своей борьбе с однорукими бандитами).
Мне кажется, неистово играя в этих игровых автоматах, он как бы продолжал свою борьбу с машиной, с машинной бездушной цивилизацией. Он хотел доказать, что человек сильнее, что человек победит...
Он сам постепенно погружался в атмосферу зла и, зная как это опасно, выдумывал монстров и вампиров, которые пожирали бы друг друга, освобождая место человеку. Но монстры всё-таки пожрали его самого. Он сгорел в атмосфере зла. Думаю, он и скончался 8 октября 2003 года от перенапряжения, от душной разрушительной атмосферы общества. И лишь его книги: "Московский душегуб", "Ужас в городе", "Первый визит Сатаны", "Монстр сдох" (и много других, ведь Анатолий Афанасьев был самым настоящим трудоголиком, как и все мы, и написал десятки книг, создав воистину свой афанасьевский мир героев и антигероев, мир, где, хоть и на последних страницах, но зло побеждалось!) и самая последняя его книга, "Укус бабочки", — остаются всем нам для того, чтобы уже мы, будучи его своеобразными посланниками, продолжали борьбу со злом.
Его можно было бы принять за крутого постмодерниста, сочиняющего свои "Головоломки" как бы на потеху играющей публике, развлекающего новых хозяев жизни похождениями о самих себе. Но почему-то, в отличие от "Головоломок" или шалостей Славы Курицына о стреляющих матадорах, ни критика не хотела видеть в Анатолии Афанасьеве постмодерниста, умело использующего все незамысловатые приёмы триллеров и ужастиков, ни номинаторы премий, типа Дмитрия Быкова или Юлии Латыниной, не спешили выдвинуть Анатолия Афанасьева на очередного "Букера" или же "Национальный бестселлер".
Вроде бы такая концентрация убийств и ужастиков чуть ли не на каждой странице его серии антиутопий, такое нагромождение самых невероятных ситуаций, что на звание простого обычного детектива или же незамысловатого ужастика ни "Московский душегуб", ни "Бойня в Москве", ни "Ужас в городе", ни "Укус бабочки" никак не могли претендовать.
Но и игровой, постмодернистской, пародийной прозой афанасьевские книги тоже никак не хотели признавать. Чересчур явственно и реально было это зло, чересчур искренне автор ненавидел всех своих злодеев, и чересчур реальной оставалась обстановка в описываемых им городах и посёлках. Что-то прежнее от былого реалистического исповедально-лирического Афанасьева мелькало в его третьестепенных персонажах.