Газета Завтра 972 (26 2012)
Шрифт:
Простой сатирой, как считает, к примеру, его друг Тимур Зульфикаров, я бы его книги тоже не назвал. Пусть даже сатирой свифтовского уровня.
Нет, это всё же мифический реализм наших дней. Это достоверная передача всего того зла, которое накопилось на наших улицах. Афанасьев не верит ни партиям, ни движениям: захотели бы, и в 1991 году раздавили бы гадину зла, и в 1993 году решительнее бы действовали с властными структурами, и в 1996 году не стали бы изображать из себя проигравших, а подняли бы народ на бунт.
Если честно, то все книги Анатолия Афанасьева были и есть до сих пор — прямой призыв к бунту,
Это самый беспощадный писатель конца XX века и начала века ХХI. Своего палача, можно сказать, криминальная перестройка просмотрела, ибо результаты его писаний, уверен, с неизбежностью будут сказываться ещё долго в нашей реальной жизни.
В жизни Толя частенько бывал мрачен, но в прозе-то своей, несмотря ни на что, всегда оптимист. В какие только рисковые ситуации ни попадают его главные герои, как их только ни пытают, в какие катастрофы их ни отправляет автор, они всегда остаются жить, как те сказочные герои, омывшись мёртвой и живой водой...
Когда Анатолий Афанасьев стал писать остросюжетные романы, любой читатель чувствовал главный смысл этих новых романов — ненависть к существующему порядку, ненависть к злу. Со злом он решил бороться таким же злом, пусть и литературным. Его новые герои также беспощадно стреляли, убивали, уничтожали любые зачатки зла. Во имя своей цели Анатолий Афанасьев готов заставить и монстров, и вампиров работать во имя добра. Кстати, его московский вампир великолепен, преображение московского бомжа постепенно, вместе со всей атмосферой зла и ненависти, царящей в обществе, в самого настоящего вампира — до мелочей реален. Его вампиру веришь, как веришь какому-нибудь показанному по телевидению пойманному маньяку-убийце.
Анатолий Афанасьев понимал, что зло нельзя жалеть, что зло не поддаётся переделке. И он сам годами психологически жил в сгущающейся атмосфере этого нового зла. Он искренне и всерьёз жил среди своих героев. Скорее, он к нам как бы нехотя возвращался из своего очередного круга ада и, попивая свое безалкогольное пиво, добродушно рассказывал о новых злоключениях и себя, и героев. Он, думаю, и в казино, и в залы игральных автоматов спускался вслед за своими героями, живя их жизнью, становясь их частью.
Конечно, домашним с ним было тяжело, представьте, каково жить с человеком, чуть ли не ежедневно возвращающимся из ада. Он даже временами мечтал порвать с этой демонической прозой, но уже и она сама не желала отпускать его от себя.
Человек не может долго выносить такую атмосферу, если он не играет в неё, не притворяется в своих героических метаниях. Тем и отличались его острые гротескные социальные антиутопии от сотен других, что в тех, заполонивших наши книжные магазины книгах про злодеев и демонов, пусть тоже порой талантливо написанных, — царил постмодернизм, царила весёлая шуточная игра, а Анатолий Афанасьев боролся со злом всерьёз и писал свои антиутопии всерьёз.
Это целый мир Анатолия Афанасьева, не похожий ни на какие другие. Точно так же в своё время возникал мир Стивена Кинга, мир Роберта Шекли. Со временем это явление — мир Анатолия Афанасьева — осознают не только
Я уже писал, что от него отказались многие друзья-реалисты, его не приняли в свой круг друзья-фантасты. Да он ни к кому и не рвался. Ему хватало нескольких верных друзей, хватало верных читателей, хватало семьи и двух детей. Больше ему ничего не надо было.
Расширять свой мир дальше, ходить на какие-то литературные тусовки он упорно не желал. Даже всегда приходя на наши вечера газет "Завтра" и "День литературы", он никогда не рвался на сцену, в президиумы, в число выступающих. Он не желал быть публичным человеком, но цену себе и своим книгам всегда знал. И потому был неуступчив со своими издателями, отказывался отдавать права на инсценировки для кино и телевидения. Он не был скупым, скорее, наоборот, но когда киномафия сама желала писать сценарии по его книгам и запускать их в теле— и киносериалы, они нарывались на резкий отказ. Он понимал, что истина — зло нынешнего режима — будет безнадёжно искажена.
Последний период в своей жизни он был особенно мрачен. Да и в книге последней он уже не надеется на победу земную. Его новый герой, Дмитрий Климов, победитель зла, приходит откуда-то из другого мира, то ли из будущего, то ли из мира ангелов. Он способен выручать людей, но что же так беспомощны сами люди? Вот вопрос — мучающий Анатолия Афанасьева. Люди были согласны на Ельцина, на нищету, на закрытие всех предприятий, их же кормящих. Люди сами ликвидировали свою могучую страну. Ему были непонятны такие люди. Может быть, это непонимание пассивности целого народа и вывело Афанасьева к новым срывам, к одиночеству, к смерти? Он шёл сам навстречу ей, загоняя себя в тупик своими демоническими книгами. Скопище монстров со страниц его последних произведений наваливалось на него по ночам. Ведь победитель-то его был романтически выдуман, как принц из сказки, как витязь из народной былины, а монстры были живые, из нашей криминальной повседневности... И смерть нашла его, пожалуй, самого молодого из той былой когорты сорокалетних прозаиков. Смерть его победила...
Вот они передо мной на полке, книги Анатолия Афанасьева, выстроенные в один ряд. Они уже обрели свою собственную значимость и живут отдельно от своего автора.
Может быть, книги его, выстроенные в ряд, и помогут другим победить зло? Всё-таки, звонит же колокол в душе у каждого, даже самого заблудшего, и это колокол добра и веры, веры и надежды, надежды и любви.
Может быть именно такая, непримиримая ко злу, проза — и есть настоящая православная проза? Может быть, такую непримиримость и ждет от нас Господь?
6 июня этого года Анатолию Афанасьеву исполнилось бы 70 лет. Доживи он до наших дней, успокоился бы он? Примирился с нашей нынешней, всё такой же фальшивой, действительностью? Думаю, нет. Книги бы его становились еще злей и беспощадней. Он не стал бы прогуливаться по московским бульварам с либеральствующей публикой, которую люто ненавидел; но и к чиновному миру он никогда бы не примкнул. Где нынче найти место таким, как он, народолюбцам, державникам и борцам за справедливость? На обломках нынешних патриотических русских движений он, как близкий ему по духу Юрий Петухов, держался бы одиноким рыцарем, одним из последних солдат Великой России.