Газыри
Шрифт:
«А-енасын»! — как черкесы говорят.
Примерно: «Надо же»!
Но мало, мало того, что обоим дали слово — когда объявили перерыв, то они первыми нашего Виктора Германовича и «ограчили», оттеснив своих, которые, по привычной скромности своей терпеливой жались сзади… Но батюшка с папкой, где лежали общие наши письма, сам упрямо пробирался вперед и меня подталкивал: «Давайте, давайте, не стесняйтесь — никто за нас этого не сделает!»
Развязал, значит, руки старой сибирской школе. Вернее сказать, — язык.
И я почти закричал:
— Да что же это?! Опять переводчики с
Симпатичный человек средних лет с бумагами в руках тоже взялся, дружелюбно посмеиваясь, подталкивать к Полномочному представителю. Батюшка сделал отчаянную попытку представить меня: мол, с благословения Владыки Исидора еще три месяца назад послал вам письмо.
— Не получал! — по военному коротко отрезал Казанцев.
— Да как же, как же?! — зачастил я, называя фамилии московских заместителей Казанцева. — И Слепцов вам должен был доложить, и Акульчев обещал…
— Писателям на Северном Кавказе журнал нужен, — взялся помогать батюшка. — Который бы всех объединил…
— Нужен такой журнал, Виктор Германович? — перехватил я. — Обращаюсь не только как к большому чиновнику. Не только к державному человеку — еще и — к коллеге нашему, который тоже умеет перо в руках держать… нужен?!
— Нужен! — как бы приказал Виктор Германович с напором уже не только начальственным, но и сердечно-дружеским, словно солнышко из-за туч пробившимся и сквозь озабоченность делами куда боле важными, и сквозь хлопоты нынешнего заседания. — Делайте!
— Библиотека народов Кавказа нужна!?
— Нужна!
— Кавказская премия Пушкина? Лермонтова?.. Толстого?!
— Все верно!
Этот, с бумагами в руках человек, который как бы одним сочувствием своим явно помогал в разговоре, сказал простосердечно:
— Надо было сразу ко мне, это по моей части, — и руку протянул. — Епифанцев. Сергей Николаевич. Заместитель Виктора Германовича по делам культуры в том числе…
…Отец Сергий звал в Армавир, у него переночевать, но я заторопился обратно в Майкоп: за рабочий стол, где ждала рукопись моего кунака-черкеса. Повесть о Пушкине.
Подошли с батюшкой к Майкопскому Владыке, к Пантелеймону, и он посочувствовал: что бы вам в начале не подойти? А теперь «экипаж» укомплектован: беру с собой краснодарцев на ночлег… И тут же попридержал меня: а давайте подойдем к нашему муфтию — у него наверняка должно быть местечко.
За руку, что называется, подвел к высокому и стройному адыгейцу в темносерой папахе… Привыкший иметь дело с наездниками братьев Кантемировых — и покойного Ирбека, и брата его, ныне здравствующего Мухтарбека, чья — давно подаренная мне — иконка святого Георгия, покровителя путников, и теперь лежала в нагрудном кармане моего пиджака, — невольно отметил и стать молодого муфтия, и красоту мужественного и в то же время приветливого лица: настоящий черкес, ей!
Снова мчались по тем же местам теперь с ним, председателем Духовного управления мусульман Адыгеи и Краснодарского края, муфтием Инвером Шумафовым, и в нас обоих, не сомневаюсь, жило это чувство: кому-то из участников нашего высокого заседания надо еще добраться до дома — только
Объединяло и то, что были мы с уважаемым муфтием земляки: родом он из аула Урупского — Отрадная моя всего лишь тридцатью километрами дальше.
Спросил о провожавшем нас батюшке — мол, кто он и откуда? — и я вдохновился, ну еще бы!
— Расскажу вам, уважаемый Инвер, одну историю… Было это в восемьдесят седьмом, когда батюшка начал перестраивать в Отрадной нашу Рождество-Богородицкую церковь. Райком запретил ему помогать, дело совсем стало, и он решил поехать к соседям, к ставрополям, как у нас: вдруг чем да разживется. В первом же ауле, в Мало-абазинке, зашел в лавку… что там тогда? В сельмаге. Лопаты да хомуты. Селедка да пряники. Стоит он, голову опустил. Продавщица с кем-то из своих разговаривала, потом спрашивает: а вам — что? А батюшка: нет, видно вы мне не поможете. Мне кирпич нужен. Цемент нужен. Лес. И признался: священник я. Церковь в Отрадной строю. Тут подходит к нему черкес уже в возрасте, который разговор этот слышал: почему не поможем?.. Сколько тебе цемента, батюшка? А кирпича? А леса? И когда тебе привезти — назначь время… Но самое интересное, уважаемый Инвер: рассказывал мне об этом не батюшка. Рассказывал тот самый черкес, который тогда помог ему…
Сидевший рядом с водителем муфтий еще повернул голову, чтобы взглянуть на меня:
— Он сам рассказывал?
А я на мгновенье смолк…
Когда соберусь об этом удивительном человеке написать, в конце-то концов? Один из тех, чьим должником себя считаю — давно!
В Мало-абазинке, где со старшим сыном, Сергеем, и с моими двоюродными братьями, его «дядьями», искали вчерашний день, как можно сперва подумать, — то место, где жили когда-то в ауле наши предки по маме, Лизогубы, нас подвели Ахло Яхьевичу Гогушеву: «Он может знать. Он все знает.»
Кое-что он, и правда, знал: а ведь сколько лет с тех пронеслось, с дореволюционных времен — сколько лет!.. Но он всегда любил слушать, что старшие рассказывают — всегда.
И когда мы уже, постояв под раскидистым орехом на краю бывшего «лизогубовского плана» — широкого и длинного огорода, на котором чуть не половина аула до сих пор сажала кукурузу и сажала картошку, — засобирались домой, Ахло Яхьевич спросил:
— А это вы не знаете, как я помогал вашему батюшке в Отрадной церковь строить? Вам рассказать?
Он тоже сперва прикрыл тогда глаза и задумался, потом, словно прогоняя воспоминания, качнул головой, и голос его чуть дрогнул:
— Рос почти сиротой. В такой бедности!.. Врагу не пожелаю. А по нашим законам, знаешь, просить нельзя, — обращался ко мне, как к старшему из отрадненцев. — Да и нечего просить, аул совсем маленький. Тоже люди чуть ли не мрут — голод! Чтобы свои не знали… не дай Бог!.. Сбегу с горы в вашу Отрадную. Вот иду: голодный, оборванный… А старые жители… не эти, что потом понаехали — законов горских не знают. Казаки. Это, говорят, мальчишонок, — черкес. Абаза. У их нельзя просить. Помрет — не попросит. Давай покормим хуть чем, а то, и правда, помрет…