Газыри
Шрифт:
Он там похихикал, хоть юмором никогда, в общем, не отличался, потом решается: непременно заеду! Хоть на часок.
В назначенный час встретил его у входа в гудящий нетерпеливыми голосами клуб завода им. Ильича — ба-а-альшого, по иронии судьбы, друга казачества…
Сели в зале рядком, и я давай ему объяснять: что за знамя стоит за спиной у членов президиума, что за икона неподалеку от него, почему казаки так по разному одеты — у каждого из двенадцати казачеств, мол, — своя форма, кто такой ведущий круг есаулец и почему он с нагайкой… Много вопросов было у Тана, много!
Вдруг заявляет: мол, спасибо тебе, что уделяешь
Опять я ему: неужели, мол, не понимаешь, что для твоего однокашника важней? Что обо мне подумает кто-то из казаков или что о нас обо всех, о казаках, подумают с твоих слов китайцы?
Глаза у него горели, но время нас поджимало: дисциплинированный и благонамеренный Тан убежал ведь со съезда братской партии!
Пошел его провожать, тут нас догоняет Володя Осин, командир полка имени атамана Платова из «Звездного городка», давно и прочно занимающийся казачьей историей: Г. Л.! Там продается книжка, за которой несколько лет гонялся, — не могли бы вы…
Смогу, отвечаю ему. Всенепременно. Но сперва давай проводим к машине нашего гостя.
Представил сначала его, потом Тана, и командир мифического полка тут же сориентировался, тут же в одном лице — хоть был он в изрядно потертой гимнастерке и видавших виды «галях» с красными лампасами, Володя-донской, — моментально превратился в торжественный и грозный казачий конвой… ай, молодец!
Открывает дверцу машины Тана, потом просит меня: мол, разрешите обратиться к нашему гостю?!
Все соблюдено, все «по-казачьи», как сказал бы бельгийский страдалец Миша Жданов: гражданин Франции Мишель Антон Идванов.
Разрешаю ему, Володя вытягивается и начинает чеканить: «Известно ли господину Тану, что кроме двенадцати российских казачеств — терского, донского, кубанского, астраханского, сибирского, уральского, семиреченского, оренбургского, енисейского, забайкальского, амурского и отдельного якутского полка в период русско-японской войны существовало также казачество китайское, состоящее из собственно китайцев, хунгузов и русских охотников!..»
И тут с Тана слетел весь его восточно-марксистский политес. Округлил глаза и широко открыл рот: «О-оу?!»
Невольно захотелось подыграть молодцу-Володе, со скучающим видом сказал Тану: «Почему я и настаивал, чтобы ты непременно у нас присутствовал!..»
— Прикажите сделать дополнительное объявление? — с чрезвычайно серьезным видом обратился ко мне Володя. — О том, что в работе первого Большого круга казаков России приняли участие китайские наши братья?!
Боже мой, Боже мой!
С какими надеждами и как красиво все начиналось!
Николай-до, или «За что бы нас любить и жаловать?»
В «Роман-журнале» напечатали очень любопытную вещь Анатолия Хлопецкого — роман об основоположнике борьбы самбо, достаточно долго жившем в Японии и обучавшемуся там восточным единоборствам русском «рукопашнике» Василии Ощепкове и его духовном покровителе, японском архиепископе Николае.
«Проглотил» в один присест — эх, как мечтает небось о подобной книжке вполне достойный ее кубанский земляк Алексей Алексеевич Кадочников!
Был внутренне готов к чтению Хлопецкого не только потому, что хорошо знаю «краснодарского Деда» и многих его учеников…
К стыду
Родившийся на Смоленщине святитель Николай (в миру — Иван Дмитриевич Касаткин) был пострижен в монашество в июне 1860 года, тут же выехал в Японию, поселился в городе Хакодате и восемь лет занимался исключительно тем, что изучал язык, нравы, традиции… Чего только не пришлось ему пережить! Одна история о самурае, который выслеживал его, чтобы убить и которого тогда еще молодой священник окрестил первым из японцев и сделал незаменимым своим помощником, достойна отдельной книжки.
Но вот пройдет несколько десятилетий, и посетивший Японию протоиерей Иоанн Восторгов напишет: «Не было в Японии человека, после императора, который пользовался в стране такою известностью. В столице Японии не нужно было спрашивать, где русская православная миссия, довольно было сказать одно слово „Николай“, и буквально каждый рикша сразу знал, куда нужно было доставить гостя миссии. И православный храм назывался „Николай“, и место миссии также „Николай“, даже само православие называлось именем „Николай“. Путешествуя по стране в одежде русского священника, мы всегда и всюду встречали ласковые взоры, и в словах привета и разговора по поводу нас мы улавливали слухом среди непонятных слов и выражений незнакомого языка одно знакомое и дорогое: „Николай…“»
Не станем — о недоброжелателях владыки Николая: и в Японии, и — в России. Тут о другом.
Само собой, что японцы пользовались взаимной симпатией, невольно сравнивал он два народа и две страны… И тем острее во время деловых поездок на родину и в последующих за этим размышлениях воспринимал русские язвы и болячки… Потом началась русско-японская война.
Вот запись, которая прямо-таки сочится кровью сердца:
«16/29 февраля 1904.
Понедельник 2-ой недели Великого поста.
Пала грусть-тоска глубокая на кручинную головушку; Мучит душу мука смертная вон из тела душа просится.Это по поводу того, что русский флот японцы колотят и Россию все клянут-ругают, поносят и всякие беды ей предвещают. Однако же так долго идти не может для меня. Надо найти такую точку зрения, ставши на которую можно восстановить равновесие духа и спокойно делать свое дело. Что, в самом деле, я терзаюсь, коли ровно ни на волос не могу этим помочь никому ни в чем, а своему делу могу повредить, отняв у него бодрость духа. Я здесь не служитель России, а служитель Христа. Все и должны видеть во мне последнего. А служителю Христа подобает быть всегда радостным, бодрым, спокойным, потому что дело Христа — не как дело России — прямо, честно, крепко, истинно, не к поношению, а к доброму концу приведет, — сам Христос ведь невидимо заведует им и направляет его, так и я должен смотреть на себя и не допускать себе уныния и расслабления духа.