Где бы ты ни был
Шрифт:
– Ты ее видишь?
– Нет, конечно. Она ж не взаправдашняя.
– Не настоящая, – машинально поправил Мэтт.
– Ну да. Когда мне плохо, начинаются эти штуки, и я ничего не могу поделать. Вы должны знать, как это бывает… я ее использую, вот.
Не такая уж она сумасшедшая, эта Эбби. Да и не дурочка.
– Ты ее совсем не контролируешь?
– Разве самую чуточку. Вот, скажем, когда вы дали па виски, я обозлилась и подумала, что хорошо бы оно хоть разок вылилось ему на голову, а не внутрь.
– Как насчет колеса и гаек в колпаке?
Серебряные
– Вы были такой смешной.
Мэтт нахмурился было и тут же расплылся в ухмылке.
– Воображаю себе.
Снова повернувшись к машинке, он осознал, что воспринимает события последних полутора суток как факты, а объяснение Эбби как правдоподобную версию. Верит ли он в самом деле, что Эбби способна двигать предметы по желанию, при посредстве некой таинственной силы? Конечно, нет. Или верит?
Ему вспомнилась бутылка, висящая в воздухе и выливающая содержимое на голову Дженкинса. Тарелка, соскочившая с полки. Вспомнилось, как вывалились гайки из колпака и как укатилось колесо по ровной дороге.
От этого просто так не открестишься. Если явления не укладываются в определенную схему, схема нуждается в пересмотре.
От этой мысли Мэтта бросило в дрожь.
Первобытный человек поклонялся стихиям и неодушевленным предметам: деревьям, камням, рекам, ветрам, дождю. Позже из этого развилась мифология с нимфами, эльфами, Эолом, Посейдоном, кобольдами и полтергейстами.
Сэр Джеймс Фрэзер говорит о взаимоотношениях науки и магии так: человек ассоциирует идеи по их подобию в пространстве и времени. Если ассоциация легитимна, это наука; если нет, это магия, ее незаконная сестра. Но если предположить, что как раз магические ассоциации легитимны, то нелегитимной становится наука. Она меняется местами с магией, и современный мир переворачивается вниз головой.
Мэтт ощутил легкое головокружение.
А что, если первобытный человек был умней нашего? Что, если можно приманить удачу, совершив нужный обряд, и убить врага, проткнув булавкой куклу из воска? Что, если он сможет все это доказать?
Даже Эбби понимает, что у сверхъестественных явлений, этих квадратных колышков, не лезущих в круглые научные дырки, должно быть какое-то объяснение. Все эти объяснения Мэтт знал наизусть: иллюзии, бредовое состояние, гипноз – все, что не требует изменения установленных теорий и, по сути, отрицает само явление. Мэтту вспомнилась «Книга проклятых» Чарльза Форта, этот удивительный сборник явлений, необъяснимых с точки зрения науки и потому ввергнутых в преисподнюю неприемлемых.
Так как же их объяснить? Как объяснить Эбби? Верит ли он, что неодушевленные предметы все-таки обладают душами и Эбби в определенном настроении способна управлять ими? Верит ли в полтергейстов, которыми Эбби командует? В нематериальную манипуляторшу Либби?
Нет места для Эбби в его вселенной. Грош цена его космологии при отсутствии объяснения.
Парапсихолог Рейн из Университета Дьюка называл это словом «телекинез».
Но обозначить что-то псевдонаучным термином не значит дать объяснение.
Хорошо. Возьмем электричество. Чтобы им пользоваться, не нужно ничего объяснять – ты просто совершаешь определенные действия. Понимание – не физическая потребность, скорее психологическая.
Мэтт посмотрел на напечатанное им слово «полтергейст». Зачем попусту тратить время? Он как-никак ученый, психолог, а пишет о явлении, которого никогда не видел. Теперь у него появился шанс поставить весь мир на уши или, еще лучше, вновь перевернуть его с головы на ноги.
Эбби, закончив с починкой, смотрела в открытую дверь на летнее небо и улыбнулась, когда Мэтт подошел. Он обвел взглядом комнату.
– Принести вам что-нибудь?
– Вот! – Он вынул из клубка штопальную иглу и воткнул ее в стол. – Заставь ее двигаться.
– Зачем это?
– Посмотреть хочу. Разве этого недостаточно?
– Но мне не хочется. Никогда не хотелось. Оно само получается.
– Так попробуй!
– Нет, мистер Райт, – твердо ответила Эбби. – Мне от этого один вред. Всех ухажеров и папиных друзей распугала. Людям не нравится, когда кто-то такое творит. Не хочу больше.
– Хочешь остаться здесь – делай, что тебе говорят.
– Пожалуйста, мистер Райт, не заставляйте меня. Нехорошо это. Даже когда ничего поделать не можешь, все равно плохо, а делать это нарочно и вовсе грех. Как бы чего страшного не случилось.
Но Мэтт был непреклонен. Эбби прикусила губу и уставилась на иглу, наморщив свой гладкий лобик. Игла торчала недвижно.
– Не можу я, мистер Райт. Не можу, и все тут.
– Почему не можешь?
– Не знаю… – Эбби вспыхнула, машинально разглаживая лежащие на коленях брюки. – Наверно, потому, что я счастлива.
Утренние эксперименты не удовлетворили полуосознанную потребность Мэтта. Он предлагал Эбби самые разные вещи: катушку с нитками, авторучку, десятицентовик, ластик для пишущей машинки, каталожную карточку, сложенный бумажный листок, бутылку (последнюю Мэтт счел гениальным озарением). Но ни один предмет, хоть убей, не сдвинулся с места.
Он даже колесо достал из багажника и прислонил к машине. Пятнадцать минут спустя оно так никуда и не делось.
Мрачный как туча Мэтт достал с полки чашку и поставил на стол.
– Посуду ты вроде хорошо бьешь? Вот и давай.
Измученная Эбби уставилась на чашку и простонала:
– Не можу я.
– «Не могу»! – свирепо поправил Мэтт. – Ума, что ли, не хватает запомнить?
– Не могу… – повторила Эбби. Из голубых глаз хлынули слезы, хрупкие плечики затряслись.
Мэтт не испытал жалости. Неужели все, что он видел, просто иллюзия? Или Эбби действительно нужно быть несчастной, чтобы эксперимент получился?