ГДЕ ЛУЧШЕ?

Решетников Федор Михайлович

Пелагею Прохоровну точно кипятком обварило от слов Агафьи Петровны, но она удержалась, постояла минут с пять, думая, что ей сказать в свою защиту, но ничего не сказала, сообразив, что с такой женщиной, как Большакова, говорить трудно.

Она стала собираться. Агафья Петровна заметила это, но не обратила внимания.

Пелагея Прохоровна стала прощаться.

–  Куда же ты? Ведь уж, поди, скоро десять часов!
– проговорила с полуудивлением и с скрытою радостью хозяйка.

–  Куда-нибудь… Покорно благодарю за ночлег… Сколько вам за это?

Хозяйка обиделась.

–  Спрашивай вон его: он тебя пригласил, а не я.

Из лавки вошел в комнату Большаков. Его трясло от злости,

и глаза сделались красными.

–  Кто здесь хозяин?
– крикнул он и сжал кулаки.

–  Ну, бей! Убей меня! И так уж кожа да кости, - проговорила та резко и подошла к нему очень близко, откинувши голову назад, как будто она сделана из чугуна и для нее ничего не значат здоровые кулаки Ивана Зиновьича.

–  У!!
– проговорил сквозь зубы Иван Зиновьич и, отошедши к мешкам, уперся на них спиною.

–  Оставайся здесь, куда тебе?
– сказал он Пелагее Прохоровне.

–  Покорно вас благодарю… Я каюсь, што согласилась прийти сюда-то… я…

–  О, дуры эти бабы!!. Обидела она тебя, што ли, чем?

–  Это уж мое дело!

–  Как же! Ей с Петровым надо на улице торчать, - сказала Агафья Петровна.

–  Молчи!
– крикнул на жену Иван Зиновьич.
– Однако куда же ты пойдешь-то?

Пелагея Прохоровна не знала, куда ей идти.

–  А ты давно знакома с Петровым-то?
– спросил опять Пелагею Прохоровну Иван Зиновьич.

Это допытывание взбесило Пелагею Прохоровну. До сих пор Иван Зиновьич обращался с нею вежливо, а теперь вдруг сделался грубым и точно за что-то озлобленным на нее человеком.

–  А вам какое дело, знакома я или нет?

–  Конечно… Оно тоже вашему брату без любовника как можно… - сказал ядовито Иван Зиновьич, улыбаясь, и ушел в лавку. Пелагея Прохоровна вышла во двор со своим узлом, а потом пошла машинально по направлению к Смольному монастырю.

IX ПЕЛАГЕЯ ПРОХОРОВНА ОЧЕНЬ СКОРО ПОПАДАЕТ ТУДА, ГДЕ ДЕНЕГ ЗА ЖИТЬЕ НЕ БЕРУТ, И ВСТРЕЧАЕТ ТАМ ЕВГЕНИЮ ТИМОФЕЕВНУ

Прошедши Смольный монастырь, Пелагея Прохоровна затруднилась, в которую идти ей сторону. До сих пор она шла, сама не зная, куда идет; ей хотелось проходить до утра и утром отправиться на Литейный мост, чтобы еще посмотреть хорошенько на барки. Она думала, что если разыщет брата, то будет звать его жить с собою и тогда, пожалуй, может заняться приготовлением кушанья для рабочих, как говорил Петров; без брата же, одной, нанимать квартиру и жить с рабочими в одной избе она считала делом неудобным. Уж если теперь про нее бог знает что говорили, то тогда и житья ей не будет. Петров предлагал ей жить вместе, и это Пелагее Прохоровне не понравилось. "Нет ли тут чего-нибудь худого?
– подумала она: - может быть, он воображает, што я стану с ним жить как жена, так он, значит, дурной человек, и таким манером я жить несогласна, пусть другую для этого избирает". Теперь у ней отпала всякая охота выйти замуж. В Петербурге она видела много дурного и находила семейную жизнь неудобною для рабочего человека. "Вот бы так устроиться, штобы приобретать больше денег, штобы и комнату иметь и сытой быть! а што если мужчина обещает, так это только одна приманка, и он только мешать будет, а потом и мои деньги вытягивать станет. Нет, уж одной не в пример лучше". Так думала она дорогой - и очутилась опять у Смольного монастыря. Здесь она стала чувствовать голод и усталость, а до утра казалось еще далеко. Пошла она по какой-то улице. Фонари стоят далеко друг от друга, темно, дома деревянные, там и сям лают собаки, хоть куда - провинция! "Што за дьявол! живу в Петербурге, а все на деревянные

дома натыкаюсь. Хоть бы постоялый дом попался". Но постоялых домов в темноте она не заметила. Присела она на тротуар, грустно ей сделалось, тяжело, заплакала она; потом ей стыдно сделалось за слезы и малодушие. "Што мне горевать-то? я одна; детей у меня нет. Встала да пошла, а место найдется. Што ж делать, если господа дрянные? может, и лучше будет". Она пошла опять и вошла в большую улицу, по обеим сторонам которой стояли большие каменные дома; фонари стояли недалеко один от другого; здесь даже и извозчики были, но они дремали в пролетках. Пелагея Прохоровна остановилась, посмотрела назад, соображая, идти ли ей вперед, или повернуть направо, или налево. Она подошла к одному извозчику, который, заслышав чьи-то шаги, очнулся и поглядел на стороны.

–  Дядя, а близко Петербургская сторона?
– спросила она извозчика.

–  На што?
– спросил тот сонным голосом.

–  Надо.

–  А што у те в узлу-то?

–  Вещи.

–  Чать, украла!.. Дай три цалковых - отвезу… Без сумления! В целости доставлю.

–  Нет, ты скажи, я дойду сама.

–  Ишь ты! Дойдешь, говоришь?

–  Дурак!

Она плюнула и пошла налево. Извозчик поехал за ней.

–  Эй, барыня! Пра, представлю. Три цалковых. Подь, на десять цалковых в узле-то будет!
– приставал извозчик.

–  Отвяжись!

–  Подлинно, ты мазура отменная: ишь как шагает!.. Небось трусу празднует, - говорил извозчик.
– Слышь, тетка?

–  Ну?

–  Садись! даром отвезу.

–  Пошел, дурак… Ты скажи лучше, где постоялый двор?

Извозчик захохотал.

Навстречу Пелагее Прохоровне шел медленно городовой.

–  Стой!
– сказал он, загораживая дорогу Пелагее Прохоровне: - што несешь?

–  Воровка. За рынком на Невском увидал… На Петербургскую сторону хотела удрать, да я ее до тебя тянул, - сказал извозчик.

–  Ах ты, подлая рожа!.. Ты же меня звал туда, просил три цалковых даром, - сказала Пелагея Прохоровна извозчику.

–  Ну-ну, иди!
– И городовой толкнул Пелагею Прохоровну так, что она очутилась на мостовой. Городовой стал брать ее узел.

–  Кто еще позволил тебе брать?
– крикнула Пелагея Прохоровна и толкнула городового.

–  А, дак ты так!
– Городовой ударил ее по лицу.

Городовой и извозчик усердно поколотили пойманную женщину и отняли у нее узел.

Пелагея Прохоровна опомнилась уже в пролетке, которую трясло ужасно от скверной мостовой.

Она в первый раз ехала в Петербурге в пролетке, но сама не знала, куда ее везут. Ее спутники - городовой, не тот, который ее остановил, а уже другой, сидящий с ней рядом, и извозчик, спина которого была на четверть от носа Пелагеи Прохоровны, - молчали. Дорога была, впрочем, не дальняя. Извозчик остановился перед частью, отличающеюся от других домов особенным устройством, мрачными, производящими неприятное впечатление стенами, затхлым воздухом из двора… Городовой приказал ей слезть.

–  Деньги!
– крикнул городовой Пелагее Прохоровне.

–  Какие?

–  Што тебя, подлую, даром, што ли, возить-то?
– И он ударил ее по спине своим здоровым кулаком.

–  Хорошенько ее! Воровка!
– поддакнул дежурный у ворот.

–  У меня нет денег, хошь убейте, - ответила со слезами Пелагея Прохоровна, сторонясь от поднятой руки городового. Извозчик стал ругаться, а городовой провел Пелагею Прохоровну черным узким двором в узкое пространство, едва-едва освещенное лампочкой с керосином, и потом ввел в полуосвещенную с закоптелыми стенами комнату. В ней за одним столом сидел дежурный и дремал, на другом большом столе спал городовой на спине во всем облачении.