ГДЕ ЛУЧШЕ?
Шрифт:
– Отчего нельзя?
– спросила Пелагея Прохоровна.
– То-то нельзя. В деревне-то все ж свое хозяйство. А здесь - на-тко, займись хозяйством-то!
– И подлинно мужицкая жизнь самая скверная, - сказал другой рабочий.
– А я мекаю, здешним солдатам житье - помирать не надо!
Эти слова были произнесены потому, что по Самсониевскому мосту прошло несколько рот солдат с музыкой.
– Ну, а вот наш Пантюхин сделался купцом, а тоже на судах сперва ходил.
Рабочие стали смотреть на солдат и смотрели молча до тех пор, пока они не скрылись.
– Нет, им тоже, поди, служба-то - о-ёй!
– сказал кто-то.
– Чего - о-ёй! Я вон как в Ижоре камень ломал, так ходил к брату в Красное, - начал молодой высокий рабочий.
– Ну, и житье ему - умирать
– Ну, все же солдату трудно.
– Трудно, вот коли ученье. Только не люблю я их. Потому, может, не люблю, очень уж важничают перед нашим братом, ни за што нас считают. Вот хошь бы этих городовых взять - из солдат ведь?
– Ну, ты потому их не любишь, што в полиции сидел пьяный.
– Нешто я не шел на барку?
– То-то! ты дошел бы!
– Ну уж, што ни говори, а не люблю. Вот у брата просил денег, - не дал: жениться, говорит, сбираюсь. Я говорю: што ж, Онисим Пантелеич, позовешь меня в гости?.. Он: коли, говорит, пальто есть, приходи. Ну, не подлец ли он после этого, братец-то мой родимый?
Стали хлебать гречневую кашу из большого чугуна большими деревянными ложками; Пелагею Прохоровну пригласили тоже. Она сидела рядом с братом и осматривала его фигуру, в которой находила много перемен. Рабочие ели молча.
– Вон, Панфил, ты и сестру нашел. Чать, уж не пойдешь более на суда али на барки?
– спросил молодой рабочий Панфила Прохорыча.
– Куда подешь? Надо што-нибудь работать.
– Ты што умеешь-то?
– Ковать умею.
– Ой ли?.. Где ты энтой науке обучен?
– Дома я в заводе робил… Наши заводы не вашим чета: у нас завод не меньше города.
И Панфил стал рассказывать, что такое горный завод, но так как кашу скоро съели, то этот рассказ не был окончен, да и рабочих он мало интересовал, и они глядели больше на реку и на фабрики. Вообще рабочие были народ молчаливый, точно тяжелая работа отбила у них всякую охоту к рассуждению.
Панфил стал откачивать воду, рабочие принялись отчаливать барку, а Пелагея Прохоровна сидела посреди барки и смотрела, как ее брат откачивает воду.
– Ты за это занятие десять-то рублей получишь?
– спросила она брата.
– За это. На этой барке-то я уж четвертый раз плыву, вот за все разы мне и назначили десять рублей.
– А хлеб-то чей?
– Мой: вперед деньги взял. Уж теперь, почитай, рублей пять взял.
Барка плыла по течению. Хотя рабочие и употребляли в дело шесты, но барка шла сама, и только приходилось работать на корме и на носу. Рабочие ругались, если барку поворачивало в которую-нибудь сторону, или на нее чуть-чуть не наплывал маленький пароход с двумя десятками пассажиров, или большая лодка с мебелью, которую плавили с дачи.
Наконец пристали недалеко от каких-то казарм. Лоцман, заступивший место приказчика и обязанный от подрядчика доставить сюда кирпич в целости, ушел в казармы, а рабочие, оставив Панфила Прохорыча караулить барку и отливать воду, ушли на берег разыскивать, где бы им поесть.
Пелагея Прохоровна осталась с братом.
Несколько минут они сидели молча.
– Где-то наши?
– спросил вдруг Панфил Прохорыч.
– Я сперва об них долго думала, а теперь уж не думаю. Поди, и им, Панфил, не лучше нашего?
– Кто ево знает. Я вот как на пристани робил, мне говорили, что на железной дороге хорошо робить: денег много дают. Хотел идти - и не пошел, потому не с кем было, и народ все какой-то острожный. Я вот по чугунке ехал, так, говорят, на железной дороге народу мрет много и порядки там дурацкие.
– Поди, и они там померли.
– А вот што-то наш дядя? Поди, богатей теперь стал.
– Пелагея Прохоровна задумалась.
– А ты, сестра, ноне больно худа сделалась.
– Нездоровится мне што-то, братчик. Вот как этот проклятый майор прогнал меня в одной рубахе, так я в те поры, верно, простудилась.
– Ну, ничего… А знашь, што я думаю: будем вместе робить?
– Будем… Я еще скажу тебе, братчик, когда я жила у майора, так
– Ну, так што?
– Ну, он говорит, што найдет рабочих и тут же жить будет. Только это мне не нравится: што будут говорить люди?.. Я уж совсем думала назад идти в Поярков…
– Ну, в Поярков не стоит, потому там работа только летом, а зимой, говорят, и городские-то жители летние заработки проедают.
Итак, Пелагея Прохоровна решила остаться с братом в Петербурге и работать где-нибудь на фабрике.
XII ПЕЛАГЕЯ ПРОХОРОВНА ОПЯТЬ СТАЛКИВАЕТСЯ С МАСТЕРОВЫМ ПЕТРОВЫМ, КОТОРЫЙ И НАХОДИТ КВАРТИРУ ДЛЯ НЕЕ
Ночевавши в барке под крышкой, утром на другой день Пелагея Прохоровна чувствовала себя бодрее и как в этот, так и в следующие четыре дня катала в тележках с барки во двор казарм кирпичи. Хотя заработок был и небольшой - тридцать копеек в день, с шести часов утра до сумерек, - и работа не совсем легкая, но она находила это занятие не в пример лучше ее жизни у майора и кухмистерши. Здесь ее никто не смел обругать, не к чему было придраться, рабочие барки уважали ее, как сестру их молодого товарища, и им даже было веселее в ее обществе, потому что они давно уже не бывали в обществе женщин; хотя же солдаты из той же казармы, куда разгружали кирпич, и подмазывались к Пелагее Прохоровне, но она одного оборвала, другому что-то заметила неприятное, а потом и они стали вежливы. Ела она хотя и не по вкусу, но наедалась досыта; одно было неприятно, что приходилось спать под открытым небом, без защиты от ветра и дождя. Таких постоянных изб, где бы можно было нанять ночлег, здесь не было; да и рабочие говорили, что им уже немного остается терпеть, По мере выгрузки из барки кирпича, становилось меньше работы Панфилу Прохорычу, так как края барки становились все выше и выше над водой, и вода сочилась только сквозь дно. Поэтому и Панфил Прохорыч тоже катал в тележке кирпичи. На барке не знали, какой сегодня день, и потому работали ежедневно, стараясь кончить; за провизией ходили в лавочки, потому что на рынок идти было далеко, да и туда ни один идти не решался, боясь заблудиться; Пелагее Прохоровне покупать не поручали, хотя она и вызывалась, на том основании, что ей не донести пяти ковриг хлеба. Пелагея Прохоровна прожила на барке пять суток, и ей казалось, что она живет в таком обществе, которое нисколько не похоже на остальные, потому что живет она на реке и спит в барке, под открытым небом. Ходит она в мокрых ботинках и чулках, и еле-еле высыхает ее одежонка около костра, который разжигался из лишних досок на барке или из дров, которые рабочие воровали на берегу. Она видела - и на себе ощущала, - как тяжела жизнь рабочих на реке, но находила тут все-таки больше свободы, чем в ее положении у майора и у кухмистерши. Ей нравились эти люди, дружно работающие и редко ссорящиеся между собою и делящие хлеб и заработок поровну, но и это не удовлетворяло ее. "Неужели нельзя им робить што-нибудь другое - они мужчины", - думала она, но тут же узнала, что эти рабочие только и умеют, что дома строить по-сельски, ломать камни и обжигать кирпичи, а этой работы в Питере мало, да и рабочих рук на эту работу много.
Ей было неприятно, что Панфил по утрам и по вечерам уходит с рабочими в питейные заведения. Хотя она и думала, что они пьют с холоду, но то скверно, что брат может втянуться в водку, станет пьянствовать и никогда не будет иметь денег, а это дело скверное. Стала она ему советовать - пить вместо водки чай, - он рассердился, рабочие улыбнулись.
– Вот и видно, што ты не нашего сорта, - сказал молодой высокий рабочий.
– Мы к этому чаю непривычны, и если пьем, так в гостях у старшины или у десятского на именинах. На именинах, знамо, все вали; пословица говорится: "В крестьянском брюхе и долото сгниет". А здесь нам не до чаю; проклажаться-то - еще простудишься.