Где не было тыла (Документальная повесть)
Шрифт:
Нас завели в помещение комендатуры и поставили в две шеренги вдоль мрачного коридора. Скоро из кабинета вышли Попович, начальник сигуранцы, мажоры Жоржеску и Акимов. Мы хорошо понимали, что за организацию подкопов и попытку освобождения всего лагеря нас ждет суровая кара. Некоторые товарищи уже приготовились к самому худшему — расстрелу.
Началась перекличка. Акимов шел вдоль шеренги и спрашивал на русском языке фамилию, а Жоржеску смотрел в открытый журнал, по–румынски читал характеристики на каждого. Начальник сигуранцы изредка комментировал,
— Большевиче?
Первые два товарища ответили утвердительно, третий заявил громко, вызывающе: «Да, большевик!» Конечно, псе думали, что ответ «большевиче» значит расстрел, а «не большевиче» — какое–то другое наказание. Поэтому ожидалось, что кое–кто ответит отрицательно. Дошла очередь до меня. Я услышал: «Шеф пропаганды. Бандит!» Последовал тот же вопрос Поповича и тот же ответ: «Да, большевик!»
Следом за мной стоял Федор Мороз.
«Мороз Федор, активный большевистский пропагандист, руководитель группы бандитов», — читал Жоржеску.
— Большевиче? — спросил его Попович.
Многие из нас знали, что Федор Мороз беспартийный.
— Да, большевик! — последовал громкий ответ.
Я спросил Федора, зачем он назвал себя коммунистом, мог бы остаться в живых. Мороз с укором посмотрел на меня и ответил:
— Я беспартийный коммунист, а разве это имеет значение? Более двадцати лет боролся за Советскую власть, и что же я, беспартийный?
Я был рад, что и здесь, в эту минуту, мой боевой друг остался настоящим, советским человеком.
ДОПРОСЫ
Группу распределили по двум бурдеям по соседству с помещением охраны. В полдень начался допрос. Мажор Акимов первым вызвал в канцелярию комендатуры капитана Канабиевского.
Канабиевский, широкоплечий, с крупным лицом и волосами цвета спелого желудя, бросил взгляд в сторону стола, за которым сидели трое. Среди них выделялся старший мажор Жоржеску, малорослый толстяк с синевой на щеках после бритья. Г лаза его, заплывшие жиром, смотрели сурово, пренебрежительно. Рядом с ним находился власовец Приваленков, с нагловатым обрюзглым лицом, на котором нелепо торчал крупный, мясистый, в мелких багрово–синих прожилках рыхлый нос. Тут же за столом пристроился писарь Валейко, которого все пленные звали Валяй–ка. Высокий, худой, желчный, он безразлично взглянул на Канабиевского и стал раскладывать на столе канцелярские принадлежности.
К пленному подошел Приваленков с бумажкой в руке.
— Эта сводка Совинформбюро найдена у тебя под постелью. — Канабиевский взглянул на листок и сразу узнал: радиосводку он переписывал у Володаренко. — Мы нашли и радиоприемник.
Валейко прищурил глаза и, втянув голову в костлявые плечи, поднялся из–за стола:
— Ты должен сказать, кто, кроме тебя, входит в состав подпольного комитета.
— Говори! — Приваленко размахнулся и с силой удач рил пленного по лицу.
Канабиевский слегка качнулся, но не сдвинулся с места.
— Говори!
— Гады! — вырвалось у Канабиевского. Он отступил к стене, лицо побледнело. — А ну, подходите, мерзкие твари!
— Гарда! — неожиданно вскрикнул Жоржеску, вскочив со стула. В руке блеснул пистолет. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались два сантинела.
— Связать! — -приказал Жоржеску.
Все трое бросились к Канабиевскому, но тут же толстая туша Акимова с распростертыми руками, отлетела назад, тяжело ударившись о противоположную стену. Сантинелы, пытаясь свалить пленного, крепко вцепились в него руками. Приваленко, словно хищный зверь, повис у него на шее. Валейко выбрал момент и каблуком сапога ударил Канабиевского в живот.
Вырвавшийся из свалки Приваленков с остервенением принялся избивать поверженного на пол узника.
— Скажешь, скажешь, все скажешь! — шипел он, нанося удары.
Канабиевский, когда на него вылили ведро воды, очнулся. Перед ним на стуле сидел улыбающийся поп Евгений. Заметив открывшийся глаз избитого, он мягко произнес по–русски:
— Вас просило командование: живите мирно, бог видит муки войны. И я молюсь, чтобы вы скорее вернулись на родину…
Глаза Канабиевского снова закрылись, и он почувствовал, что проваливается в бездну.
— Еще воды! — приказал Жоржеску.
— Барак! — махнул Жоржеску Акимову, который с очумелыми глазами неподвижно стоял у стены. Сантинелы схватили бесчувственное тело пленного за руки и потащили из комнаты.
В ближайшем от канцелярии бараке было пусто. У стены стояла грубо сколоченная длинная скамья. На полу валялись палки, на подоконнике маячил закопченный портняжный утюг, с одной из перекладин свисали концы веревки.
От удара о пол Канабиевский пришел в себя и попытался поднять голову. Акимов, нагнувшись, хотел что–то сказать, но услышал зловещий голос:
— Ты опять здесь? Ах, сука белогвардейская! Стрелять или вешать будешь?
— А вот сейчас увидишь, красный бандит, — Акимов притворно рассмеялся. — А ну, давайте, — обратился он к сантинелам.
Охранники подхватили Канабиевского и подтолкнули к центру барака. Акимов накинул веревку на заведенные за спину руки, затянул петлю и рванул ее за другой конец. Канабиевский застонал от боли.
— Ну, вот теперь будем говорить. Коммунист?
— Да, коммунист!
— Говори, кто в подпольном комитете?
— Души, сволочь!
— Скажешь, кто организовал подкопы? Вешать не буду. Подумай хорошо, господин капитан. Колонел Попович дал такое указание.
Сантинелы стояли рядом, без поясов, сложив руки на животе, готовые в любую минуту выполнить приказ старшего.
Акимов снова потянул за конец веревки. Раздался хруст. Руки пленного неестественно вздернулись выше плеч. Палач продолжал подтягивать веревку, пока носки ног истязаемого не отделились от пола.
— Говори, кто организовал подкопы? — допрашивал Акимов.