Где не было тыла (Документальная повесть)
Шрифт:
Лицо Канабиевского покрылось потом, вырвалось хрипящее дыхание. Тело его подняли еще выше.
— Говори!
— Кончайте скорей, мерзавцы! — выдавил из себя капитан.
Акимов, видимо, не понял, что сказал пленный, опустил веревку, и Канабиевский свалился на пол. В барак вошел Жоржеску.
— Что, говорит? — —обратился он к Акимову.
Сантинелы вытянулись по команде «смирно». Акимов доложил. Жоржеску обошел пленного, ткнул носком сапога в голову.
— Продолжать! — приказал он.
Канабиевского освободили от веревок, перенесли на
— Мы сейчас тебя нагреем, — промямлил Акимов, взял утюг и выскочил из барака.
Сантинелы старательно привязывали жертву к скамейке. Канабиевский, увидев, что сантинелы расправляют мокрую веревку, подумал: «Пороть будут, гады…» Большое тело напружинилось. В плечах жгло, боль переходила на грудь и спину. Лицо пылало, на лбу блестели капельки пота. «Неужели руки выкручены? Ну да, фашисты так и делают: сначала изуродуют, а потом, если человек остается жив, расстреливают».
Со скрипом распахнулась дверь, и в барак вбежал Акимов с дымящим утюгом.
— Будешь говорить? — не переводя дыхания, спросил он.
Канабиевский тяжело вздохнул, глаза его как–то особенно сверкнули, лицо и шея покрылись розовой краской:
— Акимов, за это ты получишь сполна…
— Начинай! — крикнул Акимов и передал утюг сантинелу.
Канабиевский почувствовал, как его тело пронзил электрический ток, в голове усилился шум, нестерпимая боль застлала сознание. Палач прикасался утюгом к подошве то одной, то другой ноги. Запахло паленым…
Среди семидесяти арестованных оказались все, кто хоть частично участвовал в подпольной работе. Здесь были лагерные активисты, начальники секций, взводные организаторы, лекторы и те, кто непосредственно осуществлял подкопы.
Всех волновал вопрос: кто же оказался предателем? Кто работает на сигуранцу? Подозрение падало на «власовцев» и националистов. Никто из них не был арестован. Но одновременно ободряло то, что Володаренко, Пляко, Псел, Шевченко, Денисов, Клименко, Шамов и другие активисты остались на «свободе». Это Означало, что предателям было известно далеко не все.
…Изолированные от внешнего мира, мы ничего не знали о том, что делается в лагере. Наконец обстановка несколько прояснилась: трое красноармейцев под конвоем сантинел принесли в бурдеи матрацы для тяжелобольных.
Пока принимали матрацы, красноармейцы незаметно передали табак. На мое имя присланы несколько десятков сигарет и среди них Маленькая записка от Володаренко и Пляко. В записке сообщалось: «Аресты и допросы продолжаются. Компасы, стенные газеты, топографические карты при обыске захвачены. Радиоприемник сохранился, журнал уничтожен своими. Патриотическая работа продолжается в глубоком подполье. Вместо тебя руководителем временно избран Ш.».
От красноармейцев стало известно, что теперь лагерная охрана усилена вдвое. У пленных отобрано все верхнее обмундирование, обувь, головные уборы. Люди с утра до вечера в нестерпимую жару и непогоду остаются под открытым небом, а бараки на это время запираются
На четвертый день утром дозорный, дежуривший у единственного в помещении окошка, воскликнул:
— Ведут, ведут Сучкова!
Когда охрана удалилась, Сучков попал в тесное кольцо товарищей.
— Ну, рассказывай!
Ивана долго упрашивать не пришлось.
— Вначале принялись за меня одного, — начал он.
— Да ты, Ваня, сядь, — заботливо предложили товарищи.
Сучков осторожно опустился на пол, продолжал:
— На допроса присутствовали мажор Акимов и полицаи. Они допытывались, кто редактировал стенные газеты, где спрятан радиоприемник, кто организовал подкопы и кто руководит подпольем. А потом Акимов взял со стола номер стенной газеты, подошел ко мне и, тыча ее под нос, закричал: «Это кто писал, чья работа?» — «Не знаю», — говорю. Тогда Акимов развернулся и ударил меня в лицо. Потом били полицаи.
Сучков помолчал и умоляюще спросил:
— Ребята, закурить есть?
— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетились вокруг. И только сейчас товарищи заметили рассеченную и распухшую губу Сучкова, слившиеся в единую опухоль пальцы правой руки.
— Рассказывай дальше.
— Акимов кричал на меня: «Вот мы сейчас тебе очную ставку сделаем, все скажешь!» Смотрю, вводят Евдокимова. Его еще раньше избили, руки связаны за спиной. Он посмотрел на меня, а у меня рот полон крови, не знаю, что он подумал. Вот твердый человек! Хотя бы глазом моргнул, на полицаев как на собак смотрел.
— А что он говорил?
— Акимов спрашивает: «Кто эту газету писал?» Евдокимов отвечает: «Эту газету писал и выпускал я один, и никто другой». Я даже глаза поднял на него, ведь писал ее и я.
— Молодец Евдокимов! — ответил кто–то стоящий рядом.
— Вот это по–большевистски!
— Всю ответственность взял на себя! — посыпались одобрительные возгласы.
— Его начали бить, — продолжал Сучков. — Евдокимов потерял сознание. А Акимов расхаживает по комнате, руки назад, затем говорит полицаям: «Надо их поднять на дыбу». Евдокимова облили водой, привели в сознание, затем нас с ним отвели в карцер и поставили в «собачий ящик». До сегодняшнего дня стояли в этих гробах… Вот, смотрите! — Сучков сбросил с ног опорки и показал распухшие, обезображенные ступни ног.
…Шли дни, мы ожидали военно–полевого суда. Тем временем из нашего бурдея допросили еще несколько человек.
Пищу приносили пленные красноармейцы, поэтому почти ежедневно мы получали вести о всех событиях в лагере. Аресты и допросы продолжались еще две недели.
Мне передали записку Пляко и Володаренко. Они сообщали: «По распоряжению коменданта Поповича многие сильно избиты. Заперто в стоячие «гробы» четыре человека, подвешено на дыбу и проутюжено горячим утюгом три человека, подвергнут уколом иглой в сухожилие один человек, имитирован расстрел в могиле, выкопанной самим пленным, — один, лишились рассудка от пыток и избиения — два человека…»