Где нет княжон невинных
Шрифт:
— Дебрен… хватит, — услышал он слабый голос Збрхла. — Так мы ей ничем не… Все, что было можно, ты уже… Зови их… Врахта… сдержит слово, довезет ее живой до города. Пожалуй, лучше…
— Мы половину деревни перебили. — Тьма перед глазами распадалась на клочья, вращающиеся как сумасшедшие, но по крайней мере перемежающиеся с серым. — А из взрослых так наверняка…
— Ему… платит не деревня.
— Сам он тоже половину людей потерял.
Дебрена мутило. К счастью, желудок был пуст.
— Он такой же, как я. Наемник. Нам не делает чести… раненую
Не соображая, что делает, Дебрен задом выполз из-под фуры. И, похоже, восстановил зрение. Уверен он не был. Кажется, он запомнил бледное, стянутое болью и беспокойством лицо ротмистра. Впрочем, возможно, и нет.
— Ты что-то сказал? — пробормотал он.
Даже если Збрхл и ответил, ни один звук не пробился в его сознание. В голове звучал другой, женский голос.
«Я везла его на санках… И все время думала, как все это сказать. Мы вместе планировали, я не выбила это у него из головы, а теперь… У меня ни царапины, а он…»
Те двое проиграли проклятию. Теперь проиграть должны они. История повторяется.
Тогда почему? Почему он слышал Петунку? Глазами воображения он видел, как, пошатываясь, в куцей зеленой юбке, не задевающей во время охоты за ветки, окровавленная, вся в соплях, она тащит Цедриха.
Чума и мор! Это тоже ее слова. Он должен думать о Ленде. На той стороне не было бельничан, чудо одиннадцатилетней давности повториться не могло.
«У них были лучники, но никто стрелы не выпустил. И когда пехота двинулась, тоже никто… неудивительно. Баба, течет из нее все, что только можно: слезы, сопли, кровь…»
Врахта и его люди не жалеют стрел, а солдат со щитом уже очухался и ползет дальше. Чтобы убить. Второго чуда на мосту Мешторгазия не будет. Не хватило…
«…ворожейка толковала о княжеской крови, пролитой на мост из глубины внутренностей, из-под сердца».
Петунка не выполнила условий. Крови Ленды никто попросту не успеет пролить. Дроп не в состоянии. Збрхл не может стрелять, он, Дебрен, и в овин не попадет. А вот в нее как раз, наверное, попал бы. В самую середину головы, в сердце, а может, в аорту. Он был почти уверен, что именно туда.
Збрхл прав. Он сделал для Ленды все, что мог. Разум подсказывал ему, что надо сдаться, положиться на судьбу и милость грабогорского суда. Уйдет время на дорогу, испытание горохом, да и на процесс тоже. Может, подвернется оказия… Ей не сделают ничего хуже, чем может в любой момент сделать любая из стрел, а за три-то бусинки уж наверняка без всякого «может» это сделает меч щитоносца. Судьба, которая хуже смерти, ей не уготована. У нее есть пояс. Она свято верила в то, что не переживет силовой попытки снять его, и Дебрен запросто заразился этой верой. Она не была покорной овечкой, наверняка знала, что говорит.
Она прекрасна. Никто без причин не убивает прекрасных девушек. Как хорошо, что она до конца, даже взяв бердыш и отправившись на собственную казнь, осталась женщиной,
«Хотела в штанах, но… Не знаю, зачем это тебе, но изволь: я в юбке побежала. Такой зеленой, в которой с высокими башмаками на охоту хожу».
Погоди! Почему в такой момент ему в голову лезет какая-то чертова юбка? В случае Ленды отсутствие штанов имело смысл: она боролась за каждое мгновение, хотела быть уверена, что успеет трижды обежать вокруг трактира, прежде чем грифон или кто-нибудь из его приспешников ей помешают. Но одежда Петунки? Они скоро умрут, а он…
Умрут. Как Цедрих. И как в мыслях должна была умирать одиннадцать лет назад Петунка. Ворожба ворожбой, но ведь она тогда была старше, чем Ленда сейчас, несла на плечах бремя опыта, который многих убил бы трижды. Мудрая, рассудительная женщина. И однако…
«Но я, дурная баба, переодевалась!»
Погоди…
«Ослабела немного. Слишком поздно на мост собралась».
Не успела. Прибежала точно так-, как Дебрен: слишком поздно, чтобы спасать, слишком рано, чтобы стать свидетелем кошмара. Запомнить навсегда, как мало недоставало.
Потому что она переодевалась. Несмотря на болезнь.
«Ослабела немного».
Погоди. Она была больна, бежала бороться и наверняка умирать. Если человек в последний момент меняет штаны на юбку… Вдобавок кургузую, охотничью, не очень подходящую, чтобы красоваться в ней перед сотнями мужчин… Нет, что-то тут не так. Женщины иногда поступают странно, им случается делать непонятное, но Петунка…
«…ни царапины, а он…»
Ведь она не обманывала, когда он спрашивал о том дне.
«Тебя интересует кровь? Я пролила кровь. Ну и что? Какое это имеет отношение к Ленде?»
К Ленде — почти никакого, но судьба ее и Збрхла, их общая судьба зависела от честного ответа. Значит, она не солгала. Впрочем, она уже раньше говорила о своей крови, пролитой на мосту.
«Баба, течет из нее все, что только можно: слезы, сопли, кровь…»
— Дебрен! — Он почувствовал нажатие пальцев на локте. Збрхлу приходилось шевелить левой рукой, больной, чтобы не упасть. — Зови Врахту. Ничего ты… не сделаешь.
Петунка тоже не смогла. Она была всего лишь женщиной.
Наконец он понял! Где-то на границе подсознания проклюнулся ответ на вопрос, который Дебрен не решался задать себе напрямую.
Да, у них еще были шансы. Потому что обе — и Петунка, и Ленда — женщины. И могли совершить чудо, которое по скупости природы не могли совершить мужчины.
— Дроп! — Он почти взвыл, щукой метнувшись под фуру. — Подлезай под нее, немедленно!
Птица, пораженная силой крика, подняла голову. Сзади, всего в десяти саженях, выглянула из-за щита половина человеческой головы. Врахта, инстинктом старого служаки учуяв перелом в битве, рискнул подняться на ноги, высунулся из-за скалы до застежки пояса.