Где нет княжон невинных
Шрифт:
— Я все еще не могу понять, какие у епископата претензии к тебе.
— Долго не было никаких, но последний митрополит, чтобы поскорее в список святых попасть, отыскал в книгах запись о проклятии Претокара. И решил взяться за проблему с другого конца. То есть не грифона убрать с княжеского тракта, а «Невинку».
— Не понимаю.
— Ох, Дебрен, это же очевидно! Прежний, то есть княжеский тракт не проходит по самой Грабогорке. Правда, почти касается города, но на этом Церковь почти два денария с каждого златосклонного гроша экономила. А пока «Невинка» стоит и потомков Петунелы
— Ага. Теперь понимаю.
— Как говорит Збрхл, у каждого щита две стороны. Меня давно бы на костре сожгли или за образ жизни, или за сам факт проживания в таком районе, но поскольку проклятие было крепким, грифон за милю церковников чует и доставляет им крупные неприятности.
— Конкурентов не любит никто, — покачал головой Дебрен. — Ну да. Кое-что прояснилось. Но прости, Петунка, я до сих пор не знаю, зачем ты меня пригласила.
Она отложила гребень. Дебрен попытался вспомнить Ленду с гребнем. Не обязательно в руках… вообще. Не удалось.
— Хотела посоветоваться. Грифон поставил ультиматум. Возможно, я ошибаюсь, но у меня такое ощущение, что ты склонен его принять.
Дебрен долго молчал. Оба смотрели на картину.
— Ленда не права, — сказал он наконец, по-прежнему не глядя в ее сторону. — Никакой я не рыцарь. Не люблю проливать кровь. И не только свою. Вообще. Прости, но таков уж я. Если только могу договориться…
— Прощать нечего. Во-первых, ты ничего мне не должен. И во-вторых, что гораздо важнее, похоже, ты один рассуждаешь так же, как я.
— Так же? — Он оторвал взгляд от нагой блондинки и перевел на одетую. Совершенно другую. Вероятно, этот резкий перенос взгляда позволил ему сформулировать блуждающий за пределами сознания вопрос. И с ходу ответить на него. Нет, они не походили друг на друга. Их отличало все: черты лица, возраст, цвет глаз. Ну и конечно, волосы. Волосы — больше всего.
— Я тоже не горю желанием воевать с Пискляком.
— Почему? — спросил он деловито.
— Причина вполне банальна: я боюсь. Ты тоже боишься. Каждый, у кого есть хоть капля разума, должен в такой ситуации испытывать страх. Разве что гонор и рутина заглушили ему рассудок.
— Ты говоришь о Збрхле.
— Ты хорошо его знаешь? Он не из тех кабацких вояк, у которых морда иссечена геройскими?..
— Нет, — прервал он. Они помолчали. — Я его хорошо не знаю, но с этой-то стороны — как раз да. Его солдафонский гонор выходит далеко за пределы глупости. — Он отвернулся, сделав вид, будто осматривает коллекцию платьев, из которых большинство было изготовлено со вкусом и почти каждое другого размера, что вполне однозначно говорило об их происхождении. — А к тому же… Ты знаешь, о чем я.
— Знаю. — Она улыбалась, он понял по голосу. Но не торжествующей улыбкой победительницы, и Дебрену это понравилось. — Эта каморка… Как видишь, я занимаюсь собой. Можешь назвать это тщеславием. Или комплексом тайной шлюхи. Но…
— …это миссия? — закончил он, поставив символический знак вопроса. — Или только поиски эмоций?
Она вздохнула. Дебрен еще некоторое время рассматривал отобранные у купцов платья. Только у купцов и только с телег. Ни
— Предпочитаю думать, что от ощущения миссии, — сказала она. — Все-таки понятнее, верно? В жажде иметь собственного мужика под периной нет ничего возвышенного.
— Неправда. Ты говоришь: миссия. Высокое слово, а что в результате? Благоденствующее гастрономическое заведение, приносящее хозяину значительные доходы. Насколько я знаю зажиточных трактирщиков, процветающее заведение отличается водой в пиве, блохами в перинах, недоученными девками-прислужницами, которые почему-то всегда обсчитывают клиентов, хамоватыми вышибалами, преклонением перед богатыми и слабо скрываемым презрением к тем, у кого тощий кошелек. Ну и пинком под зад тому, кто вообще без кошелька. В том, что ты разделяешь с кем-то ложе, возможно, и нет ничего особо возвышенного, но в том, что ты сейчас услышала, возвышенного нет вообще.
Она заморгала.
— Черт побери, Дебрен… Не знаю, что и сказать. Так ты считаешь, что я — седьмое поколение идиоток? Которые позволяют себя насиловать, морить голодом и избивать только ради того, чтобы иметь возможность влить ведро воды в бочку крепкого? Запускают обучение детей ради умелого недообучения разносчиц блюд? Боятся, а то и ненавидят собственных внучек, лишь бы нанять достаточно хамоватого вышибалу? Ты так это видишь?
— Нет, Петунка. Возможно, я неверно выразился. Нет ничего плохого или глупого в идее жить за счет трактира и предоставления ночлега. Занятие не хуже любого другого, хотя, возможно, позволяющее легче и проще промышлять воровством. Я только хотел сказать, что цель тут одна: зарабатывать на хлеб, а в этом ничего возвышенного никогда не было и не будет. Это необходимость. Как, прости за сравнение, посещение отхожего места.
— Я начинаю понимать, почему у тебя деньги не водятся. С таким подходом… Еще несколько слов, и я стану подозревать, что ты демократ.
— Я пытаюсь сказать, что твои поиски любви во сто крат возвышеннее, чем заботы об интересах трактира.
— Ага. Через отхожее место мы, стало быть, добрались до романтических порывов, разбитых сердец и всего прочего? Любопытный ты путь избрал. — Она некоторое время играла гребнем, потом удивила Дебрена легкой улыбкой. — Но знаешь что? И все-таки — благодарю. Мало какой мужик так защищал бы гулящую, признавшуюся в четырех незаконнорожденных детишках бабу. Кажется, я уже понимаю, как тебе удается выдерживать с Лендой.
— Я не знаю, — ответил он улыбкой на улыбку.
Они хохотали довольно долго. Петунка посерьезнела первой.
— Мы теряем время, а рассвет все ближе. Ты — чародей, самый умный из нас. Скажи, что мне делать?
— Это твой дом и твое будущее. Прости, я не пытаюсь как-то выкрутиться. Просто не знаю. Это… риск.
— Вся жизнь — риск. А слово «советник» почему-то никто из словаря не вычеркнул. Более того: различные советники живут все лучше. Просто удивительно, что ты не пользуешься представившейся возможностью. Видишь? — Она указала на сундуки. — Мы не из бедных. Я прошу у тебя серьезного совета, на этом можно неплохо заработать.