Где нет княжон невинных

Баневич Артур

— А конкретно? — не упустила случая Ленда. — Как выглядело сие… убережение?

— Сестра, — Петунка окинула ее немного злым, немного насмешливым взглядом, — мы ведь не парочка наивных девиц, так что кратко скажу: не так.

О диво. Ленде такого объяснения оказалось достаточно. Хоть она и несколько зарумянилась.

— Потом, — продолжала Петунка, — королевич тоже задремал. Или его сморило. Не важно. Главное, когда он очнулся, эта распутница как раз выбегала из мойни. Издавая какие-то странные звуки. Претокар пошел к двери, а дверь-то заперта. Ну, он за одежду… а одежда тю-тю. Вначале он выжидал, думал, что это глупые шуточки бельницкой соплячки. Потом, уже обозлившись, крикнул несколько раз. Но ему не повезло, потому что те дворяне, которые еще не валялись, до хорового пения уже дозрели. Впрочем, он быстро понял, что не может звать на помощь. Проблема наследования престола лежала на острие ножа, любой пустяк мог перетянуть

чашу весов на сторону Гаррола, а ничто так не бьет по владыкам, как осмеяние. Вот он и решил спасаться сам. Выбил доску, оттолкнул кол, которым эта проб… э… развратница дверь подперла. Прикрылся доской и помчался к трактиру. Но поскольку здесь в гостевой были люди, он прыгнул к кухонной двери. А там, глядит, кухарка мечется. Тогда он принялся бегать вокруг дома, высматривая другой путь. Трижды обежал. Сегодня-то это ему наверняка бы не удалось, и если б не что-нибудь ценное, то ту-то доску уж он на частоколе наверняка оставил, но в те счастливые времена хозяйство еще не было укреплено. Поэтому бегать ему пришлось недолго и как-то удалось не обнаружить себя. Однако нервы сдали. И неудивительно, да и у какого монарха не сдадут нервы, если ему словно какому-то Кассамноге придется нагишом под окнами прокрадываться. Ну и очередного унижения дождался. Потому что в отчаянии переоделся в платье своей любимой. Она его в кухне сушила после посещения какого-то отхожего места. Может, из-за этого отхожего места, может, из-за кухарки, но факт остается фактом: от платья несло такой вонью, что королевич после этого еще несколько месяцев от отвращения вздрагивал. Но что было делать? С одной стороны, его мог кто-нибудь из людей увидеть, а с другой — какой-нибудь зверь за голый зад клыками хватить, потому что трактир был здесь в новинку, и самые консервативные волки и медведи по-прежнему на водопой хаживали. Ну, так он стиснул зубы и в платье зашел в комнату с каменной миной. И вероятно, из-за этого унижения, вместо того, чтобы самому присоединиться к возлиянию либо запереться в алькове, взял и отправился учинять скандал Ледошке.

— Вообще-то я не удивляюсь, — отметил Дебрен.

— А я удивляюсь, — твердо сказала Петунка. — Вместо того чтобы переодеться, умыться, взять меч и отсечь паскуде башку, как королю пристало, он влетел к ней в этом вонючем платье, босой, с пустыми руками. Ну и нечем ему было ее наказать. Ведь не годится же бабу, даже такую вредную, по морде бить. Мечом — другое дело, но рукой…

— В таком состоянии вообще нельзя было к ней заходить, — высказала свою точку зрения Ленда.

— Я, как никогда, с тобой согласна. Потому что посещение закончилось трагически. Ледошка, сука коварная, разыграла истерику. Вначале наорала на него, обзывая насильником, потом, когда он растерялся, залилась слезами и сказала, что, хотя он разбил ей сердце на мелкие черепки, она его прощает, поскольку крепко любит, а потом пробормотала сквозь слезы что-то вроде: «Ну как же ты выглядишь?», сорвала с него платье, выбросила в окно, а его самого начала обмывать. Потому что комната была для ВИПов, с тазом.

— Тут уж королевич не растерялся, — тихо буркнул Дебрен.

— Верно. Но ведь и сраму бы набрался, если б словно дубина стоял, когда княжна его собственными руками и собственной, личной губкой обмывала, заверяя в любви. Никого, я думаю, не удивит, если я скажу, что оба они оказались в ложе. До утра. А утром, когда в комнате посветлело, Претокар встал и осмотрел постель. И в глазах у него потемнело.

— Потому что он был глупый, ранневековый, отсталый, погрязший во лжи дурень, — процедила сквозь зубы Ленда.

— Нет, Ленда. Он был тяжко обманутым наивным мальчишкой с серьезными намерениями и справедливым сердцем, которого развратная девка грубо истоптала грязными ногами. Чуть не растоптав попутно его шансы на корону.

— Твое упоминание о грязных ногах говорит о тенденциозности.

— Всего лишь о точности. Мы прекрасно знаем, что состояние постели в некоторых случаях свидетельствует о невестиной добродетельности. Поэтому неудивительно, что эту деталь королевич в показаниях отметил особо. Он был шокирован, увидев черное там, где имел все основания ожидать красное.

— Красное-то он должен был ожидать на собственных ушах и морде. Показывая такое людям. Хам он был и свинья свиньей, а вся ошибка Ледошки состояла в том, что она его в мойню, а не в хлев затащила. Что же касается грязи, то лучше бы он на свои ноги глянул. Девушка после мойни была, а он после беготни вокруг трактира. Так кто же ту простыню черным вымазал?

— Ледошка, — спокойно сказала Петунка. — А твое обвинение в тенденциозности здесь совершенно неуместно. По простой причине. Дебрен велел мне говорить всю правду, только правду, и ничего, кроме правды, потому что ложь может ему затруднить диагноз. А я, представь себе, не такая уж патриотка, чтобы собственную холку подставлять, защищая честь короля,

который уже полтора века в земле гниет. — Она сделала короткую паузу. — Ледошка ступни королевичу обмыла, прежде чем они в ложе отправились. А у самой они грязные были, потому что из мойни она босой выбежала. Комиссия, изучавшая дело, установила, что ног она не обмыла, поскольку лежала в постели и ревела.

— Плакала? — уточнил Дебрен. — Все время?

— Так установили, а архиепископ в присяжные крупных специалистов посадил. По их мнению, причиной столь истеричного поведения было нарушение преступных планов Ледошки, которая крепко разочаровалась, поскольку от посещения мойни ждала гораздо большего. Видно, совсем-то глупой она не была и понимала, что простынные испытания в комнате запросто откроют ее обман. Другое дело — в мойне. Любой может наивного убедить, что вода следы смыла. Старый способ, применяемый распутными бабами с незапамятных времен. Так называемый «метод последней спасительной доски». Одурманить молодого мужчину, затащить в мойню, дать себя оттрахать на мокрой доске, а потом убеждать наивного, что кровь-де была, но они ее смыли.

— И что дальше? — напомнил Збрхл.

— Претокар тоже впал в истерику. Принялся бегать по дому, волосы на себе рвать, потому что они у него уже вылезали, крича, что Ледошка стерва, что он ради нее пожертвовал самой большой любовью своей жизни, а она ему еще до свадьбы рога наставила, и от нее обещанным девичеством и не пахнет. А под конец взял и на глазах потрясенных придворных разрыдался в три ручья. Словно бобер.

— Значит, крепко, — договорил Збрхл.

— Значит, грызя от бессильной злобы дерево, а конкретнее — стол. Мало недоставало, а то он бы еще и в пропасть свалился.

— Погоди, погоди, — нахмурилась Ленда. — Что должны были значить слова о самой большой любви?

— Ничего особенного, — пожала плечами Петунка. — У Претокара на стороне была то ли нимфа, то ли русалка, так, обычно, как у юноши из хорошего рода, занимающегося охотой. Только он напал на какую-то дурную, а может, интриганку с крупными амбициями, ну и они этак фиктивно обвенчались.

— Он был женат? И у него хватило совести?!

— Не возмущайся, сестра. Не был он женат. Просто отметили какую-то языческую свадебку, о которой он, впрочем, вскоре признался на исповеди. Этакие русалочьи обеты — дескать, они всегда будут любить друг друга и хранить верность, что у лесных дев считается чем-то вроде венчания. Но священника при этом не было, клялись они каким-то деревом, а не святым колесом. Так что сама видишь, никакого брака не было, если смотреть по законам божеским и человеческим. Претокар был не женат и чист как слеза.

— Но он ее любил? — полуспросил-полуотметил задумавшийся Дебрен.

— А если даже и так? Что это меняет?

— Наверное, ничего, — согласился он. — То есть в отношении проклятия, мы о нем говорим. Ну и чем все закончилось?

— Морвацкая свита убралась из трактира. У Ледошки случились спазмы, потом она, полуголая, собралась было бежать за королевичем, потом, когда ее вернули, так взбесилась, что схватила топор и на целую зиму нарубила дров, чтобы хоть как-то злость разрядить. И снова — в рев. Дескать, мерзавец, попользовал ее и бросил, а еще и осрамил, потому что перед тем, как в мойню идти, она девушкой была что надо. Бельничане особенно-то девку не слушали, так как, во-первых, у них головы разламывались с похмелья, а во-вторых, потому что те, которые скорее в себя пришли, бросились седлать лошадей, чтобы с сообщением мчаться в столицу или с предупреждением к фортам, в основном к самым стратегически важным, у Душного Здроя. Потому что справедливо полагали, что Претокар, отмывая позор, в тот же день прихватит один-два гарнизона и сметет с лица земли какой-нибудь бельницкий опорный пункт. За своевременно пришедшее предостережение информатору мог достаться солидный куш, а фортов и объектов для нападения хватало, так что «Невинка» мгновенно опустела. Но два рыцаря, хуже других переносивших выпивку, и одна пожилая придворная дама подчинились натиску княжны и согласились идти в мойню, изучать следы и выяснять истину.

— То есть рассматривать дыру, проделанную королевичем? — уточнил Збрхл. — И жердь, которой дверь подперли?

— Сам ты жердь, медвежонок. Следы невинности своей госпожи, а не ее мужского духа. Эти-то у них уже были: княжна весь двор усеяла поленьями. А Ледошка, хоть красная была и потела так, что с нее капало, с топором в руках отгоняла бедняг от пахты и соленых огурцов. Что, кстати сказать, было ошибкой. Ибо мало того что вся троица была необъективной, бельницкой, а также весьма несвежей после попойки, так еще и показания были вроде бы вынужденными. Взбешенная девка с топором бывает покрепче кварты водки: многое можно увидеть из того, что в реальном мире не существует. Поэтому никто особенно не возмутился, когда одна из трех свидетелей показала, что середина верхней доски в мойне испачкана девичьей кровью, немного уже размытой паром.