Где папа?

Кузнецова Юлия Никитична

Мы вздыхаем. А потом папа звонит. Сначала ей, потом мне. Он говорит вполголоса. А я стараюсь отвечать бодро, хотя у меня по щекам быстро-быстро бегут слёзы.

На следующей неделе был мой день рождения. Исполнялось тринадцать. Я не собиралась его отмечать. Заранее предупредила маму. И Ирку.

— Без папы, — сказала я им, — ни за что.

Если честно, я боялась, что Ирка обидится — она-то свой отмечала, на январских каникулах. Ирка и обиделась.

— Папа просил меня отметить, — сказала она.

— Я тебя ни в чём не обвиняю, —

ответила я.

Правда, внутри я слегка… ну, не то чтобы злорадствовала. Это было похоже, как Ирка на диете сидит. Она мне сама рассказывала. Вроде завидно, что все десертами объедаются. Но ведь можно прошептать: «Ешьте, ешьте… превращайтесь в жирдяев!»

Папин голос

Звонит папа. Я слушаю его голос. Даже не слова, которые он говорит, хотя они тоже важны. Но сначала я слушаю голос. В этот раз он будничный. Как будто папа — на даче, только что погулял с собаками, заварил кофейку, намазал хлеб вареньем и подсел к компьютеру. И вдруг вспомнил что-то важное и, чтобы не забыть, звонит мне.

— Муськин-Пуськин. Надо отметить день рождения.

— Без тебя — ни за что!

— Нехорошо получится. Если помнишь, у бабушки день рождения следом за твоим.

— Ну и что… Пусть она тоже не отмечает!

— Муськин, это неправильно. Знаешь, день рождения — это возможность встретиться. Увидеться друг с другом. Я хочу, чтобы вы там… встретились…

Тут у папы сломалась будничность в голосе. Он осип. И замолчал. И только поэтому я сказала:

— Хорошо.

Буднично. А слёзы проглотила.

Непраздничный праздничный стол

На столе были: запечённая курица, сациви, лобио, оливье, сёмга, колбаса, селёдка, маринованные опята, свёкла с черносливом, а может, и с чесноком… если честно, мне было наплевать.

Праздновать мой день рождения мы собрались у бабушки. За большим столом, который обычно раздвигаем. А сейчас, без папы, мы его не раздвинули. Потому что кое-кто из родственников заболел, а кто-то просто не смог выбраться; в общем, все и так уместились за нераздвинутым столом.

И меня это страшно злило. Я только и смотрела на место возле серванта с фотографиями и статуэтками, привезёнными дедушкой из разных стран, где всегда сидел папа.

— Лиза, попробуй грибы, — сказала бабушка, — дедушка их сам собирал.

Я мрачно кивнула.

— Перестань! — ткнула меня в бок Ирка. — Некрасиво.

«Плевать, — подумала я, — двести тысяч раз мне на всё это плевать».

И дала себе клятву: ни разу не улыбнусь. Пусть они знают: я на папиной стороне. Я не предатель, который может смеяться, пока где-то там заперт дорогой тебе человек.

Хлеб

А потом бабушка принесла хлеб. Обычный батон, порезанный на ломтики. Она принесла его в полотенце. У бабушки есть один фокус — она рассказывала Ирке, когда та только начинала

жить с Костей. Нужно заморозить батон, а потом разогреть его десять минут в духовке. И тогда он станет как из печки. И вот бабушка внесла в белом с синими полосками полотенце горячий батон, и каждый взял себе по кусочку. Все передавали батон по кругу. Когда очередь дошла до меня, я не смогла удержаться и тоже взяла ломтик. Хотя у меня на тарелке ничего не было, кроме двух опят, к которым я так и не притронулась.

Хлеб пах детством, дачей, дачными книжками в скрипучем шкафу, дедушкиным верстаком, первой земляникой, канавой, где мы с Иркой устраивали то домик, то лабораторию, винтиками, которые мы собирали, чтобы смастерить себе настоящий вертолёт и улететь, велосипедами, мокрым песком, электричками, на которых приезжали родители. Хлеб пах счастьем.

И вдруг я подумала, что на тарелке у каждого — кусочек тепла. Огромного тепла, которое мы разделили. И сейчас это тепло потихоньку поднимается вверх. И образует большое тёплое облако. Мне даже показалось, я вижу это тёплое облако над нашими головами.

Пик! Эсэмэска от Андрюхи. «Кьярка нарисовала тебе зайца, мыло и пылесос. Но всё сжевала. Хотя завтра, наверное, мы тебе сможем показать рисунок. СДР!»

Лети, облако!

Я фыркнула и вспомнила шутку про сациви. Бабушка всегда готовит сациви из курицы. А папа всегда шутит, что оно — из чего угодно, только не из курицы. Бабушка делает вид, что обижается, но на самом деле всегда смеётся.

Я откашлялась и сказала:

— А сациви-то у нас сегодня из чего? Из рыбы, что ли?

Все засмеялись, а бабушка — громче всех. Таким красивым искренним смехом, которым всегда смеялась на даче. И сказала:

— Ну что ты, Лизочка! Это же курица.

И ещё:

— Между прочим, некоторые готовят и из рыбы, но мы не из их числа.

Она всегда говорит это папе, и у меня перехватило горло, но я всё-таки улыбнулась и взяла бабушку за руку. И Ирку взяла. А она взяла маму. И так — по кругу.

Я тихонько подула в потолок и прошептала тихо, чтобы никто не слышал:

— Лети, облако!

Мне кажется, Костя всё-таки услышал, но виду не показал. Может, мама и ошибается, когда говорит, что Костя «сделан из дерева».

Часть 11

Ночь без сна

Поехать к папе удалось не скоро. Оказывается, в колонию нельзя просто взять и приехать, особенно с ночёвкой. Папе нужно было это право ещё заслужить.

Во-первых, нельзя было получать выговоры. То есть замечания. А их за любую ерунду могли дать.