Где поселится кузнец
Шрифт:
В этот день явились ко мне ревизоры генерала Поупа: провиантский комиссар в чине майора и его ассистент, лимфатический юноша, с печальными, водянистыми глазами. Их появление среди загнанного, отбивающегося полка походило на чудо: два офицера в блистающих мундирах, на свежих лошадях — майор на гнедом жеребце, лейтенант на белой кобылке, — и ни соринки на них, ни пылинки, словно земная тщета и грязь пропускали их, раздавались в стороны, как некогда раздалось море перед Моисеем. Майор любезно допрашивал меня, терпеливо дожидался, когда я закончу неотложные дела.
В гроссбухе его ассистента
— Разумеется, вы не подбивали общего итога, — сказал майор. — Командиры полков редко озабочены общим счетом.
— Я вам предоставляю сделать такой счет.
— Но вы брали продовольствие и у фермеров?
— Брали — дареное. Покупали у тех, кто склонялся продать. Конфисковали — при крайней нужде.
— Кажется, нужда не оставляла вас во все дни.
— С вашей помощью, провиантский комиссар! — не остался я в долгу.
Это был невозмутимый офицер; ни тени недовольства, тот же пристальный взгляд умных, сочувствующих глаз, ровный голос, считывающий со списка наши прегрешения — лошади Фицджеральда Скрипса, чужой маис, масло и сахар, солонина и патока, бык, отправленный в ротный котел, облегченное картофельное поле… Все подсчитано, будто свора писцов шла по нашему следу.
— Прикажите лейтенанту записать и новое, — сказал я, — все, что взято под Бердс-Пойнт, Норфолком и Салфер-Спрингс.
— Мы это сделаем, когда роты выйдут из огня.
— Тогда вам придется ждать конца войны; видите, за мной снова скачут.
Приближался лейтенант Мэддисон, но на лошади Говарда.
— Что с капитаном?! — бросился я к Мэддисону.
— Все хорошо, полковник, — Мэддисон улыбался, у меня отлегло от сердца. — Они выехали из леса с фальшивым федеральным знаменем. — Он выхватил из-под расстегнутого мундира помятое знамя, — И вот оно у нас, а я без лошади.
— Вы сохранили седло? — спросил я Мэддисона. — Тогда расседлайте жеребца, — я указал на гнедого, — и с богом!
— Господин полковник! — Майор не верил, что такое возможно.
— Исполняйте, Мэддисон! Я конфискую его для нужд войны.
Майор переводил яростный взгляд со сброшенного в траву своего седла на удаляющегося лейтенанта.
— В ротах должна была скопиться изрядная сумма экономии, — сказал он, показывая недюжинную выдержку.
— Ротные деньги не подотчетны мне.
— Но там, где идет речь о злоупотреблениях…
— Не спешите объявлять войну моим ротным, — прервал я его. — К ночи, если они съедутся, бросьте им в лицо свои подозрения, но поостерегитесь, прошу вас.
— Вы напрасно думаете запугать меня, полковник. — Он усмехнулся. — Я старый солдат, мексиканскую войну провел рядом с Грантом. Та война научила нас наказывать провинившихся солдат и офицеров. Когда мы вернулись в безмятежные города Иллинойса, Огайо или Пенсильвании, жители находили нас жестокими; мы не щадили мародеров, мы привязывали их к лафету или отправляли гулять по городу с кляпом во рту, с головой, продетой в разбитое дно винной бочки…
— Вы тогда не щадили и противника: мексиканца, индейца с луком в руках. А теперь вы шлете писарей считать убытки изменников.
— Теперь
— Отчего же так жесток мятежник? Нет подлости, перед которой он спасовал бы: подлог флага, убийство пленных…
— Даже и братья по крови чем-то отличаются: один добр, другой хитер; один храбр, другой миролюбив.
— И вы отдаете им храбрость, хитрость, военные доблести, а нам оставляете доброту простаков?
— Вы не поймете американцев, полковник Турчин! Юг — это особый мир. Дерзкие, самонадеянные парни, смешные старики, мнящие о себе бог знает что.
— Зачем же, если это милая домашняя резня, звать под знамена десятки тысяч ирландцев, немцев, французов, итальянцев?! Вы даете нам право умирать за Союз, не позволяя судить и мыслить; тогда вы сами раб, невольный раб Юга.
— Вы отняли коня — я стерпел, но бесчестья не позволю!
— Поезжайте от нас: как бы я не взял и вторую лошадь.
Вернувшись через час, я не застал ревизора: он уехал на белой кобылке, а лейтенанта отправил на станцию пешком.
Полки Прентисса благополучно достигли Кэйп-Джирардо, а нам в первые дни сентября пришлось солоно: из авангарда экспедиции мы превратились в арьергард и отходили под травлю и укусы своры осатаневших псов мятежа. Мы сражались, не зная счета потерям врага, не рапортуя об удачах. Нас преследовали летучие части, кавалерийские эскадроны Пиллоу и банды под началом Джефферсона Томпсона, прозванного болотной лисицей, мы встречали их огнем, засадами, близкой картечью и отняли у них еще два фальшивых федеральных знамени, — в первое военное лето мятежники с помощью низкого обмана даже достигали успехов в боях против отважного Лайона и Зигеля. Ватаги мятежников сменяли друг друга, — нас некому было сменить: все те же слабые австрийские ружья, скудный рацион патронов, ноги, подгибающиеся от усталости, в рваных сапогах и ботинках, те же продрогшие тела под влажными от дождей и росы мундирами, пончо и одеялами.
В Кэйп-Джирардо мы пришли вечером, потрепанные, счастливые, шумные, готовые в радости опрокинуть в многоводную Миссисипи и бревенчатую пристань, и уютные домишки обывателей. Чикагские зуавы орали во всю глотку свою маршевую, не молчали и другие роты, каждый хотел осчастливить отходящих ко сну жителей Кэйп-Джирардо песней своего графства, — табором захлестнули дебаркадер и мощеную пристанскую площадь. И когда в темноте ко мне протолкался стройный человек в черном плаще с золоченой пряжкой и уставился на нас с Надин нелюбезными глазами, близко сидящими на узком лице, я принял его за пароходного распорядителя и приготовился к стычке.
— Если это регулярный полк нашей армии, — заговорил он сквозь зубы, так что усы и плоская борода с заметной сединой на подбородке почти не двигались, — то неудивительно, что мы проигрывали одно сражение за другим.
— Перед вами полк иллинойских волонтеров, — возразил я, — и не худший в армии Севера. Когда этот полк дерется, на него не жалуется никто, кроме неприятеля.
— И местных фермеров! — быстро добавил он. — И провиантских комиссаров!
— Неужели и в Кэйп-Джирардо бог послал мне ревизора?!