Где-то на Северном Донце
Шрифт:
— Значит, другого варианта не будет? — тихо спрашивает Купревич.
— Не будет! — Селивестров пристукивает кулаками по столу.
Как ни трудно майору сказать так, он произносит это.
Произносит, хотя ясно сознает, что в случае неудачи первым примет всю тяжесть расплаты за провал.
Трое суток вынашивал майор в себе этот план. Колебался, убеждал самого себя не спешить — и все-таки решил действовать. Конечно, лучше всего дождаться результата буровых и опытных работ. Спокойно и безопасно. Никто не сможет упрекнуть гидрогеологов в медлительности. Но ведь это минимум три недели. Три недели военного времени!
Трое суток не уезжал Селивестров из деревни. Ждал результата работы геофизиков. Электропрофилирование дало хорошие результаты. Майор убедился — в районе Синего перевала в самом деле залегают водоносные известняки. Не купол, не изолированный массив, а ответвление от общеуральской полосы. Электроразведчики шли на запад и ежедневно подтверждали эту гипотезу.
Тогда-то и оформилась идея. Он знал: если и удастся где-то найти воду, то только здесь. Значит, водопровод надо тянуть именно сюда. И он незамедлительно бросил топографов на изыскание трассы. А сам взвешивал, сомневался. Известняки известнякам рознь. Все зависит от площади и условий их питания, от трещиноватости, водопроницаемости. В прошлом не раз случалось встречать настолько монолитные массивы известняков, что скважины были практически безводными. Правда, их можно торпедировать — производя взрывы на глубине, создать искусственную трещиноватость, но таким путем «большой воды» не получить.
Окончательным толчком послужило неожиданное воспоминание…
Ночью сидели у костра. Крутоярцев с Гибадуллиным вспоминали недавнюю фронтовую жизнь. Военная судьба у обоих сложилась довольно удачно. Попали на передовую лишь осенью прошлого года. Участвовали в наступлении: один на Северо-Западном фронте, другой под Ростовом. Не отступали, в окружении не бывали. А Селивестров всех этих горестей вкусил полной мерой.
Тут, у костра, вспомнилось ему вдруг, как дивизия выходила в последний раз из окружения. Вспомнилось и совещание у полковника Гурьевских, на котором решалась судьба соединения.
Случилось так, что дивизия рывком вышла к такому участку фронта, где сконцентрировались значительные фашистские силы. Времени для маневра не оставалось. Уходить куда-то в сторону не имело смысла: более подвижные немецкие моторизованные части тотчас организуют преследование — это понимали все.
Решали, как организовать прорыв. Большинство командиров сошлись во мнении, что необходимо прорываться по всем правилам, то есть эшелонироваться, обеспечить сильное прикрытие с флангов, сильный арьергард — и тогда вгрызаться в тылы гитлеровцев. Но Гурьевских решил по-иному. Все полки выдвинул в один эшелон, все силы бросил в прорыв. Буквально за цепями красноармейцев потоком шли автомашины, повозки, артиллерия в походном порядке… Это был огромный риск. Но, как впоследствии оказалось, риск спасительный.
Противник, оказывается, уже готовился нанести дивизии смертельный удар и неожиданно для себя попал под удар сам. Гурьевских на несколько часов опередил немецких генералов. Едва забрезжил рассвет, все полки одновременно рванулись на юго-восток, по касательной к линии фронта. Приготовившаяся к обороне, закопавшаяся в траншеях фашистская пехота в восточном секторе, где немцы ждали прорыва, так и осталась не у дел. Дивизия вышла к своим. Потерь оказалось настолько мало, что этому вначале не поверили. Ударившие
Сидя у костра, Селивестров вспомнил счастливые лица бойцов и командиров, вспомнил полковника Гурьевских… Глаза неулыбчивого комдива светились радостью, а в темных волосах четко обозначилась новая седая прядка. Это была цена риска лично для него.
И тогда Селивестров понял, что, позволив себе ждать три недели, он тем самым обеспечивает лично для себя, сильные фланги и арьергард, спасает себя от будущих неприятностей. Но он не мог променять свой спокойный тыл на многодневную работу огромного комбината и решился.
Теперь, находясь в кабинете Батышева, он и не думает об отступлении, его лишь злит шумливость директора.
— Послушайте, майор, — глухо говорит Батышев, — вы понимаете, какие потери в дефицитных материалах, деньгах и во времени мы понесем, если построенные станции и водопровод окажутся ненужными?
— Понимаю. В полном объеме.
— Тэк-с… — Батышев проводит ладонью по седому ежику. — И вы сознаете, что такая акция может быть воспринята как вредительство? И сознаете, что нас с вами могут расстрелять? Ведь это… По законам военного времени!
— Вы ни при чем. Всю полноту ответственности беру на себя.
— Каким образом? — вскипает директор.
— Письменное заключение за моей подписью у вас под руками. — Селивестров заставляет себя говорить спокойно.
Батышев хватает лежащие на столе листки, глядит на них — вроде бы не читал — и протягивает зачем-то Купревичу.
Купревич поправляет очки. Наступил решающий момент. Сейчас он должен взять на себя свою долю ответственности. А стоит ли? Стоит. Перед ним возникает незабываемое улыбчивое лицо жены. Она не простила бы ему трусости… Он, Купревич, мало понимает в гидрогеологии, но верит в решительность и упорство Селивестрова. Разумеется, такой нематериальной вещью, как внутренняя вера, руководствоваться в решении вопроса государственной важности нельзя, но иного не дано.
Купревич кладет листки перед собой, неторопливо достает авторучку. Заключение майора давно прочитано и обдумано. Все ясно. Как ясно и Батышеву, который завел эту шумную дискуссию ради того, чтобы убедиться в непреклонности и уверенности гидрогеолога. В конце концов за то, что впустую растрачены огромные средства и драгоценное время, отвечать все-таки придется и Батышеву. Случись неудача — заявятся к нему многочисленные ревизоры с многочисленными инструкциями о порядке оформления и обоснования капиталовложений, Селивестровское заключение — весьма сомнительное обоснование. Следовательно, директор идет на риск. Купревич четко понимает это и потому не сердится на Батышева за излишнюю резкость и многословие.
Итак, решено. Купревич проверяет перо, потом медленно пишет в углу: «Согласовано». И подписывается.
По притихшему кабинету прокатывается шумок. Батышев опять проводит ладонью по седым волосам, берет листки, смотрит на подпись Купревича. Потом поднимает взгляд на Селивестрова:
— Ну что ж, майор, уломали, а?
И Селивестров, к огромному своему удивлению, видит в зеленых выпуклых глазах директора веселые, дружелюбные искорки.
— Никого я не уламывал.
Батышев оставляет его реплику без внимания, оглядывает присутствующих, обычным властным голосом отдает распоряжения: