Где-то во времени
Шрифт:
– Я отведу вас в номер, – вклинился Робинсон.
Вероятно, я говорил недостаточно тихо.
– Что ж…
Я замолчал, когда он повернулся, чтобы призвать метрдотеля. Уж не собирается ли он поступить по-своему? Обнаружит, что у меня нет ни комнаты, ни багажа, ничего?
– Мне просто нужно подышать, – уверил его я.
Он равнодушно посмотрел на меня.
– Как угодно.
– Элиза, пожалуйста, пойдемте со мной, – сказал я, понимая, что, лишь взывая к ее сочувствию, смогу преодолеть сопротивление Робинсона.
– Мисс Маккенна, – громко произнес он в свою очередь, – должна заботиться
Я решил его проигнорировать – другого выхода не было.
– Прошу вас, помогите мне, – умолял я Элизу.
Робинсон громовым голосом сообщил мне, что мое поведение становится оскорбительным.
– Довольно, – оборвала его Элиза.
Когда мы поднялись, глаза наши встретились, и я понял, что мой успех весьма условен. Она собиралась выполнить мою просьбу, но не из-за сочувствия ко мне, а просто чтобы избежать сцены и, быть может, – эта мысль вдруг охладила меня – избавиться от меня где-то в другом месте.
– Элиза! – произнесла миссис Маккенна скорее удивленно, чем возмущенно.
В этот момент я понял, что ее неприязнь ко мне отнюдь не так непоколебима, как у Робинсона, и что единственный враг, которого следует опасаться, это он.
Ситуация все больше накалялась.
– Я вам помогу, – объявил он.
Это прозвучало скорее как приказ, чем как предложение.
– Не стоит беспокоиться, – произнесла Элиза таким обескураженным тоном, что я подумал, не потерял ли больше, чем выиграл.
– Элиза, я не могу этого допустить, – сказал он.
– Не можете…
Она осеклась, лицо ее вдруг застыло.
Больше ничего сказано не было. Повернув от стола, я почувствовал, как ее пальцы вцепились в мою руку. Взглянув же на Робинсона, подивился выражению злобы на его лице – сжатые в тонкую полоску побелевшие губы, прикованные ко мне черные глаза. Это было выражение «злобной решимости», если я вообще у кого-то такое видел.
Я стал шептать Элизе что-то утешительное и тут вспомнил, как говорил ей о своем неважном самочувствии. Я спрашивал себя, стоит ли мне изображать больного и дальше, но, осознав, что в конечном итоге должен буду сказать ей правду, неловко замолчал, пока мы шли через зал. Неловко, так как тогда мне казалось, что за нами следят глаза каждого обедающего, в том числе и Робинсона. По прошествии времени я уверился в том, что большую часть из этого я выдумал.
Мы пошли по коридору, ведущему на террасу, и я недоумевал, куда она меня ведет. Меня направляли ее руки – в этом сомневаться не приходилось.
– Вы собираетесь столкнуть меня в океан, – сказал я.
Она не ответила, глядя прямо перед собой с выражением на лице, от которого мне стало не по себе, – ни следа сочувствия.
– Снова приношу свои извинения, – сказал я. – Я знаю, что…
Рассердившись на себя, я замолчал. Хватит извиняться, подумал я. Мне хотелось вызволить ее из Большого коронного зала, и я это сделал. «В любви и на войне все средства хороши», – вспомнил я поговорку. «Не будь банальным», – тут же укорил я себя.
Когда она открыла наружную дверь и я увидел ведущий вниз темный и крутой лестничный марш, то невольно отшатнулся.
– Держитесь за перила, – сказала она, очевидно приняв мою реакцию за страх.
Почувствовав себя еще более виноватым, я кивнул и шагнул вперед.
Я
Теперь мы шли по приморской аллее, и Элиза, держась за мою руку, вела меня к другой короткой лесенке, спускающейся по обсаженному маленькими пальмами откосу шириной около шести футов. На ветру гремели жесткие пальмовые листья. Впереди механически рокотал прибой, тревожа своей близостью. Луна спряталась за облака, и я едва различал быстро катящиеся волны. Казалось, они вот-вот нас накроют.
Спустившись по лестнице, мы пошли по другой дорожке. Я не сомневался, что вскоре нас окатит брызгами прибоя или даже волнами, поэтому обеспокоенно сказал Элизе:
– Сейчас у вас намокнет платье.
– Нет, – только и ответила она.
Несколько секунд спустя я увидел, что линия прибоя дальше, чем я полагал, а край дорожки расположен в шести-семи футах над каменным волнорезом. У края стояла скамья, к которой подвела меня Элиза. Я послушно сел. Поколебавшись, она опустилась рядом, велев мне глубоко дышать.
Рискуя снова рассердить ее, я положил голову ей на плечо. «Нахал», – подумал я, усмехнувшись про себя. Мне, в общем-то, было все равно. В сознании пронеслись долгие часы подготовки к этому моменту. Я это заслужил и не собирался отдавать в порыве раскаяния. По крайней мере, не в тот момент.
Когда я положил голову ей на плечо, она сначала напряглась. Теперь я чувствовал, что напряжение постепенно ослабевает.
– Вам лучше? – спросила она.
– Да. Спасибо.
Может быть, мне следует постепенно высвобождаться из глубин лицемерия, а не всплывать одним махом в исповедальном порыве, что наверняка ее рассердит?
– Элиза?
– Да?
– Скажите мне одну вещь.
Она ждала.
– Почему вы так добры ко мне? С самого момента нашей встречи я только и делаю, что вас расстраиваю. Я не имею права ожидать такой доброты. Пусть все так и останется, – поспешно добавил я, – ради бога, пожалуйста, пускай будет так, но… почему?
Она не ответила, и я задумался о том, есть ли у нее для меня ответ или я лишь еще больше усложнил ситуацию.
Она так долго мне не отвечала, что я уже перестал ждать ответа. Но она заговорила.
– Я скажу это, – начала она, – и ничего больше. Пожалуйста, не просите у меня объяснений, потому что их нет.
Я снова ждал, чувствуя в груди тревожное биение сердца.
– Я вас ждала, – сказала она.
Я так сильно вздрогнул, что она испугалась.
– Что с вами?
Я не мог говорить, а бессознательно поднял голову, и моя щека коснулась ее щеки. Она хотела было отстраниться, но не стала, услышав мой тихий вздох. Я подумал даже, что, если бы мне пришлось умереть прямо на месте, щека к щеке, когда у меня в сознании отпечатались ее слова, я умер бы не ропща.