Где-то я это все… когда-то видел
Шрифт:
Там находится могучая бронированная дверина со штурвалом, который я могу провернуть только ценой неимоверных усилий, а за ней — бетонные ступеньки, ведущие в самое настоящее мрачное подземелье. Правда, очень короткое. Но со многими ответвлениями в разные стороны, которые закрыты, где решетками, где такими же бронированными чудовищами, а где и просто завалены камнями и залиты бетоном. В санузел спортзала я поднимаюсь по осклизлой винтовой лестнице, вьющейся вокруг каменного столба, воняющего гнилыми водорослями. Вот
Да что там! Однажды лазая с пацанами, в самом центре города мы как-то неожиданно обнаружили заброшенный тоннель, пронзающий городской холм под «Дачами» почти от Комсомольского парка до Загородной балки. Жуткий, темный, огромный
Вообще в городе копают подземелья с первых дней его основания. Сначала рыли для получения строительного камня. В первую оборону во время Крымской войны — для обустройства редутов и укреплений. Полковник Тотлебен устроил тогда самую настоящую подземную войну для нанесения неожиданного урона противнику. А бабушка Трюхина ухаживала за раненными бойцами именно в подземном госпитале — это уже в Великую Отечественную. Рассказывала, что месяцами солнца не видели.
Мда…
Историк проснулся.
Взрослая память профессионального учителя мягко вытесняла из детского сознания непередаваемый ужас только-что пережитого.
Смерть человека, насильственную жестокую и циничную смерть я видел первый раз в жизни. Рядом с собой. На расстоянии вытянутой руки. Под кошмарной тяжестью осознания того, что я следующий…
Лобастый УАЗик санитарной машины вкатился на территорию Первой городской больницы со стороны Пироговки.
Пироговки?
Ирина успела передать информацию об ежедневных встречах инспекторши-координатора?
Она без сознания лежала на носилках в тряском салоне автомобиля и рядом с ней копошились два медика. Меня после укола тоже придерживала женщина в белом халате, сидящая рядом. Она крепко держала меня за плечи, не давая уж слишком дергаться больной голове.
«Сейчас сам Козету доложу, — ноющая боль в затылке плавно угасала, становилось так уютно, мягко и темно, что хвостик последней мысли все же ускользнул от угасающего сознания, — Без домыслов, соплей и…»
Спать…
Глава 13
Небо.
Пронзительно синее. Оно такого глубокого и сочного цвета, что даже кисейные занавески на окнах не могут скрыть вопиющей его насыщенности. И темно-зеленые верхушки деревьев, колыхающиеся от легкого ветерка вдали.
Если я вижу верхушки, значит, нахожусь выше деревьев. На холме. Ну да, больница. Первая городская как раз и находится на возвышенности. Я в больничной палате. Осматриваюсь — палата на двоих, светлая, просторная. Вторая койка аккуратно заправлена, соседа не предвидится.
Отбрасываю простынь и сажусь на кровати. Чувствую себя вроде, ничего. Даже очень
Детское тело — прекрасный аппарат. Неутомимый, гибкий и быстро восстанавливается!
Встаю, вижу на полу огромные госпитальные тапки и ныряю в них. Я в довольно больших черных семейных трусах и безразмерной голубой майке. На спинке стула рядом с кроватью — аккуратно сложенная коричневая пижама. Казённая. С подшитым белым подворотничком.
Подволакивая за собой шлепанцы, выглядываю в коридор. Он оказывается совсем коротким. От одного торцевого окна до другого от силы метров двадцать. Флигель какой-то. Всего пять или шесть дверей в палаты. Вижу холл с перилами лестничной клетки. По лестнице легко понимается женщина в белом, видит меня, но, абсолютно никак не реагируя, заходит в одну из палат.
Бесконтрольность. Это хорошо! Ощущение спокойствия и абсолютной домашней надежности постепенно наполняет меня. Почти уже по-хозяйски, шлепаю по коридору и заглядываю в помещение, куда только что зашла женщина, легкомысленно не закрыв за собою дверь.
— Привет, женишок!
Чувствую, как тепло разливается по груди.
Ирина! Она лежит на больничной койке лицом к выходу, голова плотно забинтована. Левое плечо тоже. Поверх простыни — тонкие бледные руки со следами зеленки. Местами заклеено пластырем. Рядом возится с капельницей медицинская сестра.
— Хороша-а, мать, — говорю, заходя в палату и оглядываясь вокруг, — Да твою красоту никакими нарядами не испортишь!
Тонкие руки на простыне слегка подрагивают от беззвучного смеха. Медсестра укоризненно оборачивается на меня.
— Ну, рассказывай, чего тебе там отрезали, — присаживаюсь на край койки, — надеюсь, все прелести на месте?
Маленькая ладонь сжимается в кулачок и вяло грозит мне неминуемой расправой.
— Озабоченный не по годам, — ставит диагноз Ирина, — лет через десять бедные девки у тебя будут.
— Да они и сейчас — краше в гроб кладут.
Ирина, содрогаясь, дает мне пинка, высунув ногу из-под простыни.
— Дуй к телефону, клоун. Доложись по операции. Наберешь четвертый номер.
— А ты? Докладывала?
Лицо Ирины хмурится.
— Я…я не уверенна, что успела… Ты, продублируй лучше.
Бросаю взгляд на будильник, стоящий на столе у окна. Начало седьмого. В половину на Пироговке должна отсвечивать толстая инспекторша с очень подозрительными связями. Пока позвоню, пока расчешутся…
— Ну, ладно, мать. Выздоравливай. Будут обижать, зови.
— Старик. Даже не думай! — Ирина порывается встать, но медсестра ее мягко придерживает, прижимая к подушке.
— Ты о чем? Я во двор, прогуляться, — и, не давая ей и слова сказать, исчезаю из палаты.