Где твой дом?
Шрифт:
— А то еще и другие письма… Ну, про это тебе знать неинтересно. Седлай своего коня — и айда.
Парнишке было именно интересно, что в этих, других, письмах. Но ничего не поделаешь, пришлось сесть на свой старенький велосипед и ехать дальше.
Вера читала письмо за письмом. «Напишите, какой рацион…», «Напишите, какой наивысший привес…», «Сообщите, можно ли растить уток, если водоема нет…», «Посоветуйте, как сделать брудер…»
Но вот… «Дорогая Вера Антоновна, сообщите, есть ли у вас семья, муж, дети? Если вы свободны, напишите мне.
Опять! Она усмехнулась. Еще один жених. Почти дня не проходит, чтобы не предлагали ей руку и сердце. А когда выпадает такой день, что ни одного письма с предложением, Вера уже считала этот день пропавшим. Сколько же у нее женихов по всей области!
Она встала, заглянула в зеркальце, висевшее на стене, поправила волосы.
— Ничего, еще не так прогремлю, — сказала она в зеркало, — не только плотники да трактористы — министры писать будут!
И призадумалась: «А отвечать кто?.. Опять Никанор Васильевич или Пожаров? Вот другой раз и хочется кому-нибудь написать хорошее письмо, а как подумаешь, что увидит человек, какой у меня почерк… Нет, уж лучше совсем не отвечать. А учиться, учиться — это надо. Это и дурак поймет, что надо».
…Неподвижный июльский полдень. Озеро полно белых огней. Утки спят и нежатся на воде.
Вера в тихом раздумье остановилась в дверях птичника, загляделась куда-то на тот берег, на дальние холмы и леса… Где ее судьба? С кем ей придется прожить жизнь? Неужели с одним из тех неизвестных, что вырезают из газет ее портреты? А тот, чей портрет она сама вырезала бы, так и уйдет один своей дорогой?
Учиться, учиться. Книги читать. Вот пусть-ка он заговорит с ней о чем-нибудь. Ну, хоть бы о «Войне и мире» — ох, и пристали же к ней с этой «Войной и миром»! Ну ладно, заговорит он, а она уже прочитала, она знает, что ответить на это. Или вот «Тихий Дон»… «Тихий Дон» она читала по-настоящему. Тут она все понимала. А когда похоронили Аксинью, так целый день ходила с заплаканными глазами. И даже об Арсеньеве забыла, для себя читала. Но теперь вот пусть бы он с ней про эту книгу заговорил!..
Девчонки спорят, что этого мало, что надо все время читать — и классику, и современные книги, и переводные… Глупые, да когда же это ей столько прочитать?
— Ничего, — как-то сказала ей Руфа, — вот если кто курит, то как бы ни был занят, а уж найдет время папироску выкурить. Так и тут: выпала минутка — не теряй ее, бери книгу, хоть несколько страничек, а твои!
— А ведь и правда, — пробормотала Вера, — пока утки спят. Ах, пока утки спят, и мне поспать бы… Посмотрю, чего это она мне вчера принесла. Ох ты, какой красавец, какой гордец!
С обложки книги на нее глядел Евгений Онегин — красивый и сумрачный. Вера раскрыла книгу.
— У, стихи! Да что же в них интересного?
…Чтоб только слышать ваши речи, ВамЧто? Что? Вера так и впилась в страницу. Да ведь это же про нее написано!
Уже и солнце тронулось с полудня, уже и утки закрякали и заходили вокруг кормушек, а Вера все еще сидела над книгой, где кипела любовь и рушились человеческие судьбы…
— Эге, — вдруг раздалось за ее спиной, — утки есть просят, а хозяйка с книжкой!
Такой голос, мягкий, с задушевными переливами, у них в совхозе только у одного человека — у директора.
Вера закрыла книгу, поднялась. Перед ней стоял Савелий Петрович и еще кто-то, незнакомый.
— Вот приехали к тебе из совхоза «Восход». Знакомьтесь.
Вера протянула руку.
— Будем знакомы. Салов, бригадир, — сказал приезжий.
Вера встретила его прищуренный, острый, с хитрецой взгляд.
— Насчет уток, что ли?
— Вроде так.
— Ох, уж и когда эти гости кончатся, — чуть-чуть рисуясь, вздохнула Вера, — и ездят, и ездят.
— Подожди, подожди! — остановил ее директор. — Тут, брат, совсем другое дело. Вот на соревнование тебя вызывает товарищ, обогнать тебя хочет.
Вера сразу подобралась.
— Интересно! Какие же показатели будем брать?
— Обсудить надо, — ответил Салов.
Неожиданно она почувствовала тайную тревогу: хитер, остер, ишь как губы-то поджимает, а глаза — что тебе шилья.
— Можешь с нами сейчас в партком проехать? — предложил директор. — Есть тут кого оставить? Нет? Ну ничего, пришлем кого-нибудь, если задержишься. Садись, поехали!
Стараясь сохранить независимый вид, Вера уселась в директорову машину.
Ну что ж, хорошо, давай посоревнуемся, посмотрим, чья возьмет!
Оказалось, что Салов приехал не один. В парткоме у Анны Федоровны сидели две птичницы из «Восхода»: одна — пожилая, черноглазая, с длинным лицом и острым подбородком, другая — молоденькая, курносенькая, вся в ямочках, с улыбкой, которую не могла удержать.
Вере все они не понравились — и Салов, с его хитрющими глазами, и эта длиннолицая, и эта курносая. Ей чудилось, что они поглядывают на нее с затаенной насмешкой, заранее знают, что победят, и… ликуют…
Принялись обсуждать условия соревнования. Вера слушала надменно и безучастно, а когда Анна Федоровна обращалась к ней: «Ну как, Вера, принимаешь?» — отвечала, еле разжимая губы:
— Принимаю. Чего ж не принимать?
— А что, Вера Антоновна, вы молодых птичниц учите или нет? — звонким голосом неожиданно спросила курносенькая. — Вот-то небось они вас боятся.
— А что я — волк? Кусаюсь, что ли?
— Ну, волк не волк… а суровы.
— Так, значит, порешили дело? — поспешила вмешаться Анна Федоровна. — Можно подписывать?