Где валяются поцелуи. Париж
Шрифт:
– У них не было шенгена, – изящно пошутила Фортуна. Лицо ее не экономило на улыбке.
– А нормально нельзя было в Париж полететь?
– Во-первых, не хотелось одной. Представьте меня с чемоданом на колесиках, полным одиночества. Во-вторых, одной мне не утащить мой чемодан одиночества.
– В-третьих?
– В-третьих находится внутри этого чемодана.
На секунду Павлу показалось, что этот чемодан уже занял багажник его авто. Он представил, как будет его выгружать, когда остановится у дома.
– Главное – найти парковку, – озвучил он кусок размышлений, будто искал помощи в этом вопросе. Даже если бы он был сейчас один, он скорее всего тоже произнес бы эти слова вслух. Человек говорит вслух те вещи, которые от него не зависят, с которыми он не в силах справиться сам. – В нашем дворе так же трудно найти парковку, как своего человека в Интернете.
– А у меня у работы такая же беда.
– Паркуйтесь лучше у отдыха, – пошутил Павел.
Фортуна задумалась и вытащила из памяти что-то свое: леса выкрашены, чтобы хоть как-то сберечь психику от депрессии, холода пробирают до самой постели. По всему горизонту война зимы и весны, она захватывает все окно, в которое я заглядываю в надежде увидеть солнце, но его все еще нет. В воздухе проплывают птицы, медленно, словно рыбы. Опускаю глаза на парковку, машина на месте: «Скоро я к тебе выйду, посидим, подождем, пока ты прогреешься, и поедем навстречу, узнаем, куда запропастилось светило и скольких людей спасло бы оно от депрессии». Она приехала на работу, чудом нашла свободное место, припарковалась. Выходить из теплой машины не хотелось: первое – хотелось дослушать любимую песню, второе – чтобы та не кончалась. Много ли надо утром для счастья? Найти парковку. Много ли надо для счастья вечером? Найти парковку для души. Если я искала по утрам парковку для счастья, то Павел, по-видимому, вечерами – для души. От перемены мест слагаемых сумма не изменяется: мы настолько разные, что с легкой руки случая запросто могли прийти к одному знаменателю.
– Вы забываете, что рядом с вами Фортуна, – очнулась от раздумий она, когда машина въехала во двор.
– Надеюсь, в этот раз без оружия? Кстати, откуда оно у вас?
– Вы снова про обаяние? – иронизировала девушка. – Это от рождения, – рукой она нащупала в сумке пистолет и на минуту представила, что было бы в мире, рождайся человек с пистолетом. Сразу же за ним в голову к ней пришел «человек с ружьем». Она представила связанные с этим смешные неудобства при беременности, а особенно при родах.
«Сама пошутила, сама смеется», – увидел ее улыбку, готовую взорваться смехом, Павел и прибавил звук радио.
«Протестует, что я ему не ответила, либо нервничает из-за парковки», – подумала про себя Фортуна.
– Почему все так заняты поиском смысла жизни? Целая жизнь уходит на то, чтобы найти смысл. Это же не клад.
– Не клад и не склад. Смысл жизни – это сокровище.
– Не ссорьтесь мальчики, – вступилась мудрая Ава в спор мужчин. – Смысл жизни не сокровище, его не надо искать, он сам вас найдет, если вы не будете обманывать себя.
– А что голос такой трагичный? – хихикнул Селфи. – Скажи лучше, что тебя беспокоит?
– Я все еще обманываю себя.
– Обманывать себя легче всего.
– Потому что с совестью договор подписан, – добавил Планшет.
– Ава, перестань людям парить мозг. Женский смысл жизни сводится к одному: встретить своего парня.
– Встретить своего – это большая удача.
– Трудно устоять перед настоящим обаянием, я же говорила, – радовалась
И действительно, – от дома, в котором жил я, прямо перед носом нашей машины, «Фольксваген», включив белые огни, начал сдавать задом. Опель занял его место. Павел заглушил мотор и тех троих, что плескались на волнах «Радио на троих».
– Приехали. Здесь я живу.
Весна напала неожиданно, сзади – сбила с ног. Я не сопротивлялась и полетела. Вместе с птицами в небе. Птицы собирали мед – они сошли с ума. Наконец-то тепло! Наконец-то весна! Душа поет, гормоны танцуют. Думала, только меня так накрыло, выглянула в окно – а там уже целый ансамбль песни и пляски таких, как я.
– Может, сегодня на башню заберемся?
– Далась она тебе, эта заноза в одном месте Парижа. Почему тебя туда так тянет?
– Мне надо купить рассады. Эйфелевы башни буду высаживать на свои Елисейские Поля.
Пьер не всегда понимал, что имела в виду Катя, и дело было не в ее безупречном французском, на который она потратила большую часть своего детства, а скорее в ее буйной фантазии, куда Пьеру не всегда удавалось проникнуть. В этом случае он соглашался: «Оui. Оui?» – или отделывался компактной, как зонтик, улыбкой, доставая и открывая ее по необходимости и без.
– Стоит только посетить Париж, как понимаешь, что своей башней Эйфель имел и будет иметь воображение каждого.
– Оui, – снова согласился Пьер.
– Что, «оui»? Эйфель – половой гигант. Он поимел своей железной штукой весь мир.
– Здесь я бы с тобой поспорил.
– Прямо здесь?
– Лучше там. Это минут 30 на машине. Ты сама все увидишь. Сегодня я покажу тебе Париж целиком и полностью, глазами птиц.
Монмартр – словно гигантская лестница одного здания, поросшего травой, асфальтом, булыжником и туристами, на лестничных клетках которого квартировали мастерские, музеи, кабаре, булочные, кафе, рестораны, клубы, магазины, а между ними застыли скульптуры. По лестнице двигались туристы, по артериям они поднимались все выше, на самый верхний этаж, на холм, по венам спускались вниз. Как здорово здесь разобрались с пространством, будто попросили дизайнеров из ИКЕИ, чтобы те встроили все шкафчики, полки, антресоли как можно эргономичнее. Даже деревья вытащили длинные худые шеи из булыжных воротников навстречу солнцу. Каждый ствол на своем месте, стройные, словно фонарные, светящиеся хлорофиллом.
– Я устала, – повисла на перилах бесконечной лестницы вверх Катерина.
– Еще немного, – вернулся назад Пьер, который увлекся подъемом и оторвался от Кати. Он взял ее за руку и притянул к себе. В поцелуе закрыл глаза, она – нет. «Уснул», – пошутила про себя Катя. Сейчас они стояли и целовались на лестнице эскалатора, рядом люди ехали вверх, глядя на нее и улыбаясь. «Любуйтесь, пока я любвеобильна», – помахала Катя рукой этой группе китайских туристов за спиной Пьера.
– Еще немного, и я умру здесь, – забирались они все выше.
– Рано, там сверху есть собор.
– Спасибо, ты сегодня добрый.
– Не добрый – практичный.
– Веришь?
– Верю, но хожу редко.
– Почему?
– Не хочу навязываться. Некоторым нужно приблизиться, чтобы почувствовать, я и так его чувствую.
Скоро мы оказались на верхнем этаже холма, было видно, как режет город Сена на части – историческую и современную, здания-отцы и здания-дети, последние казались скучными, однообразными. Здания-батоны серого хлеба, лишенного изюминок. «В каждом кто-то живет и говорит по-французски со своими насущными проблемами», – думала про себя Катя. Казалось, ей слышна была их французская речь, а голос Пьера, что показывал сейчас, где находится Центр Помпиду и Латинский квартал, остался где-то за кадром, будто Пьеру выключили звук. Рядом томился на солнце храм. Храм был нарядный, белый, словно вырезанный из ватмана и наклеенный на голубое небо.