Где живет моя любовь
Шрифт:
Я попятился. Подобного поворота я не ожидал.
– Да, дорогая, – пробормотал я. – Ведь в Центре усыновления потребовали, чтобы у нас была нормальная машина, поэтому я…
Мэгги нехорошо сощурилась.
– Забудь о них! Я же знаю, как нравился тебе этот грузовик!
– Да, но…
– Никаких «но»! Нельзя позволять этим бюрократам вертеть нашей жизнью как им заблагорассудится! Они нас совсем не знают. Они даже не понимают, что мы могли бы дать ребенку!
Ветер подхватил концы ее косынки, и они затрепетали, щекоча ее щеки. Лицо Мэгги сделалось красным и блестело
Я пожал плечами.
– Мы всегда можем купить другой грузовик, если захотим. На этом «Форде» свет клином не сошелся, – сказал я, хотя и покривил душой. Впрочем, главного я достиг: Мэгги начала понемногу успокаиваться. Она заглянула в «Хонду», вскарабкалась на сиденье, потрогала холодную решетку кондиционера и улыбнулась, приподняв брови. Потом она увидела детское кресло на заднем сиденье и проговорила задумчиво:
– Только подумать!.. А ведь этот твой оранжевый… грузовик как раз начинал мне нравиться!
Почти час мы разъезжали по окрестностям. Мне хотелось, чтобы Мэгги привыкла к рулевому колесу без люфтов, к мягкой педали газа, к опоре для поясницы, к сиденью с подогревом, к звуку стереоколонок, боковым зеркалам со встроенными поворотниками и кожаной обивке салона. К тому времени, когда мы вернулись на ферму, Мэгги, я думаю, уже забыла о моем оранжевом грузовичке.
Вечером к нам заехал Эймос. Он заметил возле нашего дома белый минивэн и решил проверить, все ли у нас в порядке. Не вылезая из машины, он опустил стекло дверцы и сдвинул на лоб солнечные очки.
– У вас что, гости?..
Услышав эти слова, Мэгги громко расхохоталась, держась за живот и сгибаясь чуть не пополам.
Эймос удивленно посмотрел на меня.
– Что я такого сказал?
Я покачал головой.
– Нет, это не гости. – Я наподдал пучок травы носком сапога и добавил чуть тише: – Это, гм-м… новая машина Мэгги.
Эймос машинально оглядел двор.
– А где же твой оранжевый… – Тут до него, наконец, дошло, и он прыснул, зажимая рот ладонью.
– Ничего смешного, – сказал я сердито, но Эймос продолжал смеяться, даже когда, развернувшись, уже ехал по нашей подъездной дорожке в обратном направлении.
Уже со следующей недели я начал с нетерпением ждать письма из Центра усыновления. Я проверял почтовый ящик по нескольку раз на дню. Только потом мне пришло в голову, что ответ из Центра может оказаться совсем не таким, на какой я рассчитывал. Что ж, это мало что меняло. Я по-прежнему регулярно ходил к почтовому ящику, но старался сделать это пораньше, чтобы опередить Мэгги. Это было тем легче, что моя жена по-прежнему вставала не слишком рано, и утро было полностью в моем распоряжении.
Глава 6
Мне было не больше двенадцати, когда однажды, вернувшись из школы, я попытался объяснить Папе, почему один глаз у меня распух и закрылся и под ним наливается синяк. Нет, в тот раз не я начал первым, но это не означало, что я не был ни в чем виноват. И «фонарь» под глазом это доказывал. Сидя на парадном крыльце, я пытался рассказать, как все было, а Папа молча слушал и чистил ногти
– Не вся правда – все равно что неправда.
– Но я…
Он поднял палец, приказывая мне замолчать, а потом повел за дом в свою мастерскую, которая размещалась в амбаре. Там Папа снял со стены шестифутовый строительный уровень и взял его в руки так, чтобы мне был виден пузырек воздуха в стеклянной трубке. Держа уровень так, что пузырек оказался точно между рисками, он некоторое время смотрел на меня, потом слегка приподнял один конец уровня. Пузырек тут же убежал в конец трубки.
– Видишь?.. – Папа шевельнул бровью. – Либо одно, либо другое. Других вариантов нет.
После того как мы разделались с Центром усыновления, я много раз пытался рассказать Мэгги чуть больше о тех четырех с половиной месяцах, которые я провел в одиночестве. И каждый раз, когда я открывал рот, мой язык сам собой начинал заплетаться, так что ничего путного у меня не вышло. Вместо ясности я только напустил еще большего тумана. По-видимому, Мэгги это в конце концов надоело. И когда одним холодным январским днем, – примерно через год после того, как я привез ее домой, – я предпринял очередную попытку поведать ей кое-что из того, о чем она пока не знала, Мэгги решительно прижала к моим губам палец.
– Ш-ш-ш! – сказала она и, взяв меня за руку, отвела меня к крошечному бельевому чулану и открыла дверь. Внутри я увидел три пустых полки, нижняя из которых располагалась на стене как раз на высоте письменного стола, скрипучий деревянный стул, несколько пачек бумаги и кофейную кружку, из которой торчало несколько остро заточенных карандашей № 2.
Усадив меня на стул (он был таким узким, что я едва на нем поместился), Мэгги сказала:
– Просто опиши все, ладно?
Я тупо посмотрел на бумагу.
– Но я даже не знаю, с чего начать!
Она пожала плечами.
– Начни с нас.
И пока я чесал в затылке, Мэгги вышла из чулана и закрыла дверь.
Я долго сидел над пустой страницей, пытаясь найти слова, с которых можно было бы начать. Как описать все, что произошло со мной? Как вообще можно изложить подобную историю на бумаге? Я и в самом деле не представлял, как взяться за дело, ведь Мэгги была сильной женщиной только на первый взгляд… То есть… Нет, она была сильной и мужественной, и вместе с тем – хрупкой, как яичная скорлупа. Одно неосторожное слово или предложение, и… Главный вопрос, собственно, заключался в том, действительно ли я должен открыть ей правду? Рассказать обо всем, о чем я думал, что чувствовал? Должен ли я описать все события, которые произошли за эти четыре с половиной месяца? Рассказать о глубинах своего отчаяния? Об одиночестве? О неизвестности, которая терзала меня день за днем, час за часом? О том, как по ночам меня покидала надежда? Как глубоко в ад я имею право повести ее за собой? Могу ли я рассказать ей о временах, когда со всех сторон меня окружал один лишь беспросветный мрак?..