Гечевара
Шрифт:
Понял. Но, видимо, поздно.
Алёша сознался, что был у Пинкова на хате. Сознался, что знает подъезд и квартиру, а, если захочет, сумеет войти внутрь: консьержка с лифтёром его, вероятно, запомнили; если же нет, то Двуколкин велит им позвать Лизавету. Признался он также и в том, что имеет пятёрку по школьным военным занятиям: короче, умеет стрелять.
– Вот и славно, – ответил Аркадий. – Тогда у тебя ещё есть шанс спасти Революцию.
– Медлить не стоит! – добавила бывшая менеджер.
Вождь и Снежана пошли за оружием. Где они думали взять его, Лёша не спрашивал. Вспомнил
Что же, Пинков, несомненно, заслуживал смерти. Все говорило о том, что речь идёт не просто о капиталистишке, каких навалом, а о самом настоящем воплощении буржуазной беспринципности, которая могла бы показаться выдумкой советской пропаганды. То, как этот тип «сожрал» священный набор образов восстания и засунул их в свою столовку, то, как мерзко угрожал Снежане – всё доказывало, что перед Алёшей враг серьёзный. Наконец, когда Двуколкин вышел в коридор, поддерживаемый и при этом охраняемый Витьком, чтобы сделать туалетные дела, сомнения отпали. На унылом подоконнике в сортире восседали два студента с факультета связей и рекламы.
– Я тащусь, – сказал один. – Пинков, блин, просто гений! Это ж надо же кампанию такую забабахать! «Кока-коле» и не снилось!
– Ты о чём? – спросил второй.
– Да как о чём? Ты, что, с луны свалился? Что, на улицу, не ходишь? Веселуха! Там повсюду этот слоган: «Даёшь настоящее»! Маковский говорит, что, мол, Пинков – рекламный гений, что его кампания войдёт во все учебники… Нет, слушай! Ну, скажи мне, где ты ещё видел, блин, рекламную кампанию под видом революции?!
Алёша застонал.
Студенты повернулись, странно поглядели на него. Потом второй ответил:
– Да, ты прав. А, может, курсовую взять на эту тему?
Когда Виктор и Двуколкин возвратились, то «охранник» начал распекать несчастного Алёшу:
– Слышал, слышал? Ну, доволен, ренегат? Ублюдок! Ты хоть понял, КТО во всём виновен, по чьей милости всё это?! Блин, любовник чёртов, Казанова недоделанный…
– Отстань, – сказал Алёша. – Без тебя погано. Пилишь, блин, как баба.
– Поглядите, нежности какие! Ананасов не изволите? Да тьфу на тебя, маменькин сынок! Придурок чёртов! Эх, вот был бы жив товарищ Сталин…
– Я убью Пинкова, – сказал Лёша. – Вот тогда увидим, кто «сынок».
35.
– Привет! Соскучилась?
– Ой, Лёша! Ты так долго не звонил, я думала, что что-нибудь случилось! Заведи уже свой собственный мобильник!
– Заведу когда-нибудь, любимая. Ну, как ты?
– Я? Да всё нормально. Ты какой-то странный.
– Просто я скучаю.
– О, я тоже! Если бы ты знал, если бы ты знал…
– Так давай встретимся! Я, собственно, за этим и звоню!
– Ну, я не против. Только вот на улице стреляют…
– Может, у тебя?
– Что?
– Может,
– Не против? Да, конечно… То есть… Правда, ты какой-то странный! Ты же никогда ко мне не рвался, говорил, тут неуютно!
– Просто, знаешь, после нашего последнего свидания… Помнишь, в кабинете? Ммм!.. Мне не терпится ещё раз с тобой встретиться!
– Алёша!
– Да?
– Но папа дома!
– Ну и ч-что т-такого? Т-ты меня с н-ним познакомишь?
– Что, серьёзно?
– Д-да.
– Ну, ладно… Я предупрежу консьержку. Но, Алёша, ты какой-то не такой!
– Сейчас приду, и мы решим, какой я, – отвечал Двуколкин, изо всех сил постаравшись скрыть волнение.
Он нажал на кнопку отключения связи и вернул Аркадию мобильный.
– Что, он дома? – спросил вождь. – Всё получилось? Она ждёт тебя?
– Д-да, – сказал Алёша.
– Женишок! – внезапно гаркнул Виктор и расхохотался.
У Алёши навернулись слёзы на глаза, но он, собрав все силы, спрятал их обратно.
– Надо как-нибудь одеться незаметно, – сказал вождь. – Так, пять минут на сборы. И выходим.
Алексея повели «на дело» под покровом ночи. Вышли точно в тот же час, когда обычно начиналось шоу, на котором зажигал Артём. «Как это символично и многозначительно!» – внезапно сказал всем Аркадий, даже и сейчас не переставший быть постмодернистом. Лёша ни о чём таком не думал.
Ему дали пистолет, велели спрятать и пошли с ним вместе – Виктор, Жека и Аркадий, – чтоб отсечь возможность бегства. Причём Виктор сообщил, что тоже при оружии. «На случай, если кое-кто решить удрать», – сказал он мрачно. Лёша предпочёл не отвечать.
Пока шли до «Морозова», раз пять он думал, что вообще-то лишь один знает дорогу и, если захочет, может «заблудиться», ну, по крайней мере, поплутать немного, оттянуть момент убийства. Тем не менее, почему-то постоянно выбирал правильный поворот, и дом Пинкова неуклонно приближался. «Что ж я снова не туда-то! – думал Алексей. – Куда ж я тороплюсь-то?». Стать Сусаниным никак не получалось. Постоянно отвлекала одна мысль: «Что будет с Лизой? Как она переживёт? Сумеет ли простить?». Нет, нет, конечно, не сумеет, да и не захочет. Он бы тоже не простил на её месте.
Так как город был в руках восставших, баррикады в основном уже сломали. Кое-где они ещё виднелись, но уже наполовину развалившиеся. Горы мусора, аллеи из поваленных деревьев, развороченные улицы и кучки странных личностей повсюду всё же напоминали, что в стране творится нечто историческое. Транспорт не ходил. Костры жгли почти всюду. Кажется, погромы уже кончились: похоже, что громить народу стало уже нечего. Бутики и салоны красоты – ну, бывшие, конечно – попадались тут и там, зияя пустотой: сгоревшие, разбитые, казнённые. Поэтому вид целого, весёлого, с сияющими окнами «Мак-Панка» впечатлял. Ребята прошли мимо этого притона, вызывающе торчавшего в пейзаже, так похожем на военный Сталинград. Между тем, внутри кипела жизнь: сквозь большие окна можно было видеть развесёлую толпу в косухах и банданах, в камуфляже и готичных балахонах, с ирокезами и патлами.