Геенна огненная
Шрифт:
— Черт побери! Профессия не сахар! Но, послушай, если уж человек становится на этот путь, он вызывает только злых духов?
— А ты полагаешь, что ангелы, которые на земле покоряются лишь святым, явятся на зов первого встречного?
— Но между Духами Света и Духами Мрака должно быть нечто среднее, не связанное ни с небесами, ни с дьяволом, промежуточное. Взять хотя бы призраков, которые несут восхитительную ахинею на спиритических сеансах!
— Один священник как-то говорил мне, что равнодушные к Добру и Злу ларвы живут на ограниченной невидимой территории, как на острове, и их со всех
— Но если допустить то, что какой-нибудь гадкий медиум наловчился вызывать души мертвых, свидетельствует ли это о том, что Сатана вмешался в его практику?
— Конечно. Спиритизм, с какой стороны на него ни взглянуть, воняет.
— Так ты не веришь в теургию, в белую магию?
— Все это ерунда! Это мишура, в которую рядятся молодчики, такие, как розенкрейцеры, чтобы скрыть свои опыты в черной магии. Никто не осмеливается заявить открыто о своем сатанизме. В чем состоит белая магия, если отбросить громкие фразы, которыми прикрываются ханжи и которым верят только глупцы? К чему она приводит? И Церковь, которую не проведешь на мякине, одинаково осуждает и ту и другую магию.
— А! — Дюрталь свернул новую сигарету, — все эти разговоры куда приятнее, чем обсуждение политических событий и выигрышей на бегах, но и тут такая путаница! Во что верить? Большинство теорий безумны, некоторые настолько непонятны, что притягивают. Принять сатанизм? Черт побери, он все-таки реален. Но если уж быть до конца последовательным, нужно придерживаться католицизма, и тогда остается только молиться. Ни буддизм, ни другие религии не доросли до того, чтобы победить веру в Христа!
— Ну так и придерживайся католицизма!
— Я не могу. Многие догмы я не приемлю.
— Я тоже часто колеблюсь, но иногда мне кажется, что я вот-вот уверую. И это лишний раз доказывает, что сверхъестественные силы существуют, и неважно, христианин ты или нет. Нельзя отрицать очевидное, иначе будешь барахтаться в помоях материализма или хлебать из кормушки идиотского либерализма.
— Но эта нерешительность ужасно утомительна! Я так завидую несокрушимой вере Карекса!
— Тебя легко обработать! — заметил де Герми. — Вера — надежный корабль, единственный остров, на который можно высадиться без опаски!
XXII
— Подойдет ли вам такое меню? — спросила мадам Карекс. — Я еще вчера приготовила говядину, чтобы угостить вас бульоном с вермишелью, мясным салатом с копченой селедкой и сельдереем и картофельным пюре. К десерту будет сыр. И потом, вы сможете отведать сидра, который нам недавно прислали.
— О! — раздались одобрительные возгласы де Герми и Дюрталя. В ожидании обеда они потягивали тот самый эликсир долголетия.
— Мадам Карекс, вы подвергаете нас соблазну впасть в грех чревоугодия. Вы развращаете наши желудки!
— Вы смеетесь надо мной! Но куда же запропастился Луи!
— Кажется, он идет, — сказал Дюрталь, до которого донесся скрип
— Нет, это не он, — покачала головой мадам Карекс.
Она открыла дверь.
— Судя по шагам, это должен быть Гевэнгей, — заметила она.
И действительно, в синем дождевике, в мягкой шляпе появился астролог. Поприветствовав всех театральным жестом, он приблизился к друзьям и по очереди вложил в их ладони царапающиеся кольца, торжественно восседающие на его пальцах.
Он поинтересовался, где хозяин дома.
— Он у плотника. Дубовые перекладины, к которым крепятся колокола, дали трещины, и Луи боится, как бы колокола не обрушились.
— Плохо дело!
— А что слышно о выборах? — спросил Гевэнгей, извлек свою трубку и продул ее.
— В нашем округе результаты будут известны только вечером, не раньше. Но Париж совершенно обезумел, и можно не сомневаться, что генерал Буланже пройдет и будет верховодить в этом городе.
— Средневековая пословица гласит, что стоит зацвести бобам, и безумцы поднимают голову. Но, кажется, сейчас не тот сезон.
Вошел Карекс, извинился за опоздание и стал стягивать галоши. Мадам Карекс внесла супницу. На расспросы друзей Карекс ответил:
— Да, влажность разъела железные кольца, и дерево прогнило. Балки треснули, и без вмешательства плотника не обойтись. Он обещал, что придет завтра и приведет рабочих. Ну, я рад, что наконец-то дома. В городе я плутаю, брожу в растерянности, как пьяный. Мне хорошо только здесь, в этой комнате, или на колокольне. Ну-ка, передай мне это, — обратился он к жене и вооружился ложкой, чтобы перемешать салат с мясом, селедкой и сельдереем.
— Ну и запах! — восхитился Дюрталь, раздувая ноздри. — Этот аромат будит воображение. Я так и вижу перед собой очаг, в котором потрескивают ветки можжевельника в низеньком домике с окнами, выходящими на гавань. Существует некий ореол из запаха дегтя и водорослей над этим дымчатым золотом селедки, ее сухой ржавчиной. Восхитительно! — добавил он, попробовав салат.
— О, месье Дюрталь, вам совсем нетрудно угодить! Я буду готовить вам это блюдо почаще! — откликнулась мадам Карекс.
— Увы! — улыбнулся ее муж. — Тело куда менее требовательно, чем душа. Я все вспоминаю те неутешительные выводы, к которым мы пришли в прошлый раз. Я молюсь, чтобы Бог просветил души. А что, — обратился он к жене, — если мы призовем на помощь святого Феодула, которого всегда изображают рядом с колоколами? Он все-таки причастен к колокольному делу и должен прислушаться к молитвам тех, кто почитает его и связанные с ним символы.
— Только чудо способно окончательно обратить Дюрталя, — сказал де Герми.
— Но ведь колокола породило чудо, — вмешался астролог. — Я где-то читал, что, когда умирал святой Исидор Мадридский, послышался похоронный звон, исходивший от ангелов.
— О, с колоколами связано много чудес, — оживился Карекс. — Колокола зазвонили сами по себе, когда святой Сигизбер пел «Из глубины…» над телом принявшего мученическую смерть христианина, а когда убитого святого Эннемона, епископа Лиона, палачи бросили в лодку без паруса и без гребцов пустили по воде, раздался тихий звон, сопровождавший суденышко.