Ген подчинения
Шрифт:
— Нормальные спецы, но звезд с неба не хватают, — пробурчал он мне так, чтобы никто не слышал. — Почему бы Пастухова не прислать? Уж он бы знал, что делать.
К тому времени я уже начала кое о чем догадываться, поэтому пожала плечами:
— Да, шеф, вам, конечно, удобнее было бы, если бы всеми делами, связанными со Златовскими-Серебряковыми, занимались бы те, кто с вами повязан. Но мы ведь не в идеальном мире живем.
Шеф вздохнул, улыбнулся в усы — уж не знаю, улыбаются ли другие коты, или он специально обучился ради взаимодействия с людьми.
— А вы умнеете, Аня. Так
Наверное, Мурчалов немного переживал, будто он повлиял на мой выбор.
Я только пожала плечами:
— Не знаю. Мне всегда нравилась математика, но я никогда не хотела стать никем, кроме сыщика. И ведь сыщиком можно быть по-разному, — это была свежая мысль, вроде бы я ее ни разу не думала, но тут она как будто сама собой вылетела у меня изо рта. — Можно анализировать происходящее между людьми и генмодами, как вы делаете, и догадываться о причинах. А можно… — я запнулась, не зная, как сформулировать. — Наверное, анализировать факты и искать взаимосвязи между ними? Не знаю, как лучше сказать.
Мурчалов вывернул мордочку, стараясь заглянуть мне в глаза (что было довольно сложно, поскольку он сидел у меня на руках).
— Интересное наблюдение. Ну ладно, опустите меня на пол, я пойду еще потолкую с Неваляевой. Формалистка, конечно, но намеки понимает… если ей это выгодно.
— А я пойду поговорю с судмедэкспертами, — сказала я, потому что люстру как раз оцепила команда Копылова. — Мне очень интересно, как они так долго сухой лед сохранили? Может, в холодильном шкафу?
— Рано я вас похвалил, — вздохнул шеф. — Вы представляете, какого размера адиабатные холодильные камеры? Но ступайте, если вам охота.
Однако до люстры я дошла не сразу. На полпути я встретила Галину Георгиевну. Ее полицейские тоже уже оставили в покое, и она просто стояла в холле, наблюдая за снующими туда-сюда полицейскими (слуг всех отправили в кухню). Не знаю, почему никто не попросил ее уйти. Может быть, оробели. Может быть, рассудили, что это ее дом, а место тут довольно.
— Галина Георгиевна? — спросила я.
Она быстро вздохнула, как будто мой вопрос вырвал ее из каких-то своих мыслей.
— Анна Владимировна! — казалось, ее удивило, что я еще здесь, но привычная светская вежливость вернулась быстро. — Поздравляю с отлично проделанной работой. Несомненно, я буду рекомендовать вашего шефа и вас всем своим знакомым.
— Это просто прекрасно, — сказала я. И, поскольку обучена светскому обхождению в значительно меньшей степени, чем Галина Георгиевна, не удержалась и спросила: — Как вы себя чувствуете?
На секунду она будто бы снова удивилась, потом улыбнулась мне:
— С точки зрения здоровья — настолько хорошо, насколько это может быть в моем возрасте. С точки зрения душевного состояния… не знаю, милая барышня. За эти несколько
Тут я вспомнила, какую просьбу она высказывала шефу в самом начале расследования: что, мол, если мошенники протаскивают к ней в дом обычного мальчика, которого гримируют под призрака, то она хотела бы, чтобы этого мальчика не сдавали сразу полиции, а показали сначала ей.
— Вы хотели найти ребенка, похожего на Коленьку? — мягко спросила я.
— Да, — она кивнула. — Смешно звучит, не правда ли? С моими доходами я могла бы усыновлять и удочерять детей десятками, если бы только хотела. Но я не стремилась брать ребенка на положение домашнего животного или прислуги, как было принято во времена моей молодости… А очень боялась, что так получится, если я не смогу его или ее искренне полюбить. Я ведь никогда не любила детей, — она произнесла это тихо, будто признавалась в чем-то постыдном. — Даже поставила Михаилу Федоровичу условие: не более одного дитяти! А вот под старость, видишь ли…
Тут меня осенило.
— Простите… — тихо сказала я, — глубочайше прошу извинить меня, если я сейчас скажу что-то лишнее, но… вы каждый день ходите на кладбище к сыну потому, что боитесь, что не уделяли ему достаточно времени при жизни?
Галина Георгиевна грустно улыбнулась.
— Вы почти угадали. Я изо всех сил старалась уделять ему время. Обязательно приходила читать сказки по вечерам, какой бы уставшей ни была. Если знала, что вечером буду занята, выбирала время днем. Полчаса, час — столько времени в день я всегда проводила с сыном. Каждый день, как штык. Даже когда болела, если он хотел, приходил ко мне в комнату и сидел за занавеской. Не всегда это было легко. Иногда этот час на сына разрывал важные дела. И когда Коленька умер, когда прошло первое оцепенение, я подумала — что ж, теперь мой день принадлежит только мне! И так мне стало стыдно за эту мысль, не могу передать словами. Поэтому с тех пор я все равно нахожу для него эти полчаса. Хотя это ему уже не нужно, а нужно только мне.
Поймав мой взгляд, Галина Георгиевна добавила:
— Не стоит так пугаться, дорогая. Я знаю, что чувство вины отравляет жизнь и что господь велел прощать, в том числе себя. Но я никогда не была истово верующей, а потому мне приходится бороться со своими демонами без помощи креста.
Но я подумала не о ней. Я подумала о себе. Неужели я тоже всю жизнь буду винить себя за то, как я родилась? Или за то, что я убила Златовскую, когда у меня, по сути, не было другого выбора?
Нет! Не хочу! Не желаю и в семьдесят лет искупать призрачную вину!
Галина Георгиевна же между тем продолжала задумчиво, словно размышляя вслух — да так оно и было, ей явно просто захотелось выговориться, и на моем месте мог оказаться любой:
— Что ж, может быть, такой исход даже лучше. Вольно же мне было воображать, как я сыграю для какого-то ребенка роль доброй феи! Зачиталась, понимаете ли, на старости лет галлийскими нравоучительными книжками. Детям нужна любовь, это я понимаю, а любви во мне не осталось…
Тут я ее перебила:
— Знаете, некоторым детям правда нужны от вас только деньги! И это даже хорошо.