Ген свободы
Шрифт:
Воображаю, какие были бы заголовки, если бы «Прогресс» все-таки упал на город!
Шеф, конечно, не врал — он и в самом деле сумел устроить мне встречу с Соляченковой.
В ожидании суда она прибывала в изоляторе ЦГУП — том самом, где я когда-то навещала Эльдара Волкова. Мне с тех пор живо запомнился белый коридор и одинаковые железные двери с окошечками.
Но Соляченкова почему-то устроилась гораздо роскошнее, чем несчастный оборотень. Я даже не думала, что камеры могут быть удобными и просторными,
На этой-то кровати и сидела Соляченкова, когда охранница ЦГУП отворила мне дверь камеры. Выглядела преступница так же очаровательно и собранно, как в день приема на дирижабле. Даже прическа уложена так же аккуратно. Правда, платье попроще.
— А, помощница Мурчалова, — сказала она вместо приветствия, мило улыбаясь. — Анна Владимировна, кажется?
— Именно, — сказала я довольно сухо.
— Так присаживайтесь, — она кивнула на стул, отодвинутый от письменного стола. — К сожалению, это все, что могу вам предложить. Обстановка тут, сами понимаете…
Я прикусила язык. Можно было сказать, что большинство из нас, у кого нет влиятельных друзей, довольствуются меньшим. И что Соляченкова заслужила еще и не то за все то, что устроила. Но что толку?
— Ничего, меня устраивает, — сказала я, надеясь выразить интонацией, что меня это устраивает для нее, и одновременно прозвучать вежливо.
— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросила Соляченкова очень дружелюбно. — Располагайте мною. Все равно тут особенно нечем заняться.
Ну, раз уж я подумала об Эльдаре…
— Почему вы убили Стряпухина? — вырвалось у меня. — Неужели только для того, чтобы сохранить секрет этого усилителя контрольных булавок?
Соляченкова изменилась в лице и посмотрела на меня неожиданно остро, без прежней вежливой маски.
— А! — сказала она. — Уж не поклонница ли вы пьес из Народного театра? Там злодеи имеют дурную привычку разоблачать себя, когда основное действие уже якобы закончилось. Неужели вы и в жизни ожидаете чего-то подобного?
Горячий румянец выплеснулся мне на щеки неудержимой волной.
— Значит, вы признаете себя злодейкой?
Соляченкова вздохнула.
— Анна… могу я называть вас просто Анна? В конце концов, я раза в два старше.
Дождавшись моего кивка — какая в самом деле разница! — она продолжила:
— Я признаю, что мои цели и выбранные средства далеки от идеала. Но кто идеален?
— А какие у вас были цели? — напряженно спросила я.
— Я хотела стать мэром и изменить этот город, — просто сказала Соляченкова. — К лучшему, к худшему — не мне судить. Но, во всяком случае, я сумела увидеть гигантский потенциал генмодов, который проглядело большинство политиков до меня. С Иннокентием Павловичем Стряпухиным, хотите верьте, хотите нет, я сошлась именно на этой почве.
— То есть вы признаете знакомство? — напряглась я.
Соляченкова вскинула брови.
—
— Тогда почему бы вам не поучаствовать в выборах законным порядком? Зачем пытаться захватить власть вот так?
— Вы всерьез думаете, что выборы что-то решают в этом городе? Более двадцати лет я посвятила политической карьере, и поняла только одно — если ты не из нужной семьи, если у тебя нет определенной поддержки, нечего и надеяться занять серьезный пост! То есть в мэры попасть можно… при удаче, — она тонко улыбнулась. — Когда тебе будет лет шестьдесят-семьдесят, и ты станешь удобной компромиссной фигурой. Но даст ли тебе это власть? Конечно же, нет!
Я только глазами хлопала. Никогда я не задумывалась над нашей политической системой с таких позиций.
— А теперь вы сами отдали политический вес моей обожаемой невестке, — проговорила Соляченкова с еле различимой, но оттого лишь более едкой желчью в голосе. — Ну что ж, надеюсь, она вам понравится в качестве мэра!
— Вы думаете, она станет мэром?
— Несомненно, — Соляченкова пожала плечами. — Ирочка всегда была хитрой. Как она женила на себе моего брата! Но, впрочем, вам это неинтересно…
Я выпрямилась на стуле.
— Вы правы. Что меня на самом деле интересует, так это Златовский. Вы ведь давали ему укрытие. Где он теперь?
Соляченкова посмотрела мне прямо в глаза.
— Понятия не имею. Но, если позволите, выскажу соображение, которое может быть вам полезным.
— Конечно, — сказала я.
Мне думалось, Соляченкова намекнет мне на то, где скрывается ее подельник — хотя бы за тем, чтобы мы с шефом попробовали расследовать эту ниточку и попали бы в ловушку. Однако она почему-то ударилась в философию.
— Я знаю, почему Александр Трофимович так охотился за вами, — проговорила она спокойно. — И догадываюсь, что столкновение с ним оставило на вас глубокие шрамы. Лично мне это безразлично, как вы можете догадываться. Но есть у меня совет, который я хотела бы дать… может быть, не вам, может быть, любой молодой девушке около двадцати лет, оказавшейся в ситуации, когда она чувствует себя марионеткой, которую дергают за ниточки… Подумайте, с чем связано это чувство? С тем ли, что на вас воздействовали экспериментальной технологией? Или с тем, что вы сами не реализуете свое право на свободу, свое стремление к свободе?
— О чем вы? — мне стало настолько не по себе, что я вжалась в спинку кресла.
Подумалось: да эта женщина в самом деле опасна! Мне вдруг стало ясно, как она умела так расположить к себе, что за ней шли люди вроде Камской или Вельяминова. Почему даже Стряпухин согласился работать для нее над таким сомнительным проектом!
Соляченкова обладала самой сокрушительной разновидностью обаяния: когда она обращала на тебя внимание, когда она пристально вглядывалась и вслушивалась в тебя, она действительно видела и слышала.