Ген Тургенева
Шрифт:
Дворцы, портретов укоризну,
Ласкавших шаг ковров покой!
Назад к земле и к правде жизни!
Ершистый клевер, тропки, дерн,
Природы чуждого терпенье…
Дух жизни в нас не побежден,
В природе суть и вдохновенье
– --------------------------------------------
Александр Федулов
Тексты буквенные – названия рассказов И.С.Тургенева:
1. Довольно. ( Отрывок из записок умершего художника).
Заканчивается: ...The rest is silence. (...Дальнейшее – молчанье.)
2. Стук... Стук... Стук!..(О
3. Часы(Рассказ старика. 1850 год).
4. Песнь торжествующей любви. – Рассказ посвящен памяти Гюстава Флобера. Элиграф из Шиллера: "Wage Du zu irren und zu traumen!" ("Дерзай заблуждаться и мечтать!").
Тур– исчезнувший вид.
Genius loci– добрый гений, гений места (обычно змея).
Глаголический Покойочень напоминает виселицу.
Фигура – отсылка к Шиле.
Эгон Шиле(Egon Schiele) – 12.06.1890 – 31.10.1918 – замечательный австрийский художник, умер вслед за беременной женой от эпидемии испанки.
И еще – Тургенев родился в октябре 1818, Шиле умер в октябре 1918. Замыкание какой-то астрономической фразы.
– --------------------------------------------
Фото Александра Лысенко
Литературов Идение
Текст предоставил для печати редактор
французского журнала « P r'esage» Борис Лежен.
Перевел специально для ПО Михаил Яснов
Мишель Деги
Париж, Франция
Шарканье метлы на улице прозы
Тишину раннего утра нарушает один лишь звук – шарканье метлы из прутьев по влажной мостовой: так размеренными размашистыми движениями, будто косарь, будто сеятель Милле, будто великий ритор, орудует городской дворник…
Лишь этот звук – это шарканье метлы ранним утром, взмах за взмахом наводящей глянец на сверкающие камни сточного желоба…
Вот она, перифраза, и со вставками.
А в начале – фраза, обволакивающая словами вещь, словом не являющуюся, вещь как вещь, в ее своеобычности, единичности и с присущим ей одной строением. Она заставляет работать воображение; подает мысль, как любил говорить Малларме. Возникая и удерживаясь в речи языка, в данном случае, французского, она показывает то, что не вербально, но произносимо; то, что можно подправить или с фотографической точностью запомнить, и, делая это, давая возможность представить себя на слух, фраза не занимается «переводом», хотя так и принято говорить. Ибо вообще нет другого способа донести речь. Их сотни, фраз; и – та же самая процедура. Все фразы, которые я мог бы собрать и побудить к движению, упражняясь на эту тему, заботливо подступают к вещи и походят одна на другую.
Это не замещение, в педагогических или нравственных целых, вроде «столица Франции» вместо «Париж», согласно Паскалю.
Это литературное действие ради удовольствия; удовольствие множественно, это признание, принимаемое с признательностью: Это узнавание, а по Канту – эмпирический синтез.
Это прустовская фраза, вновь бросающаяся на поиски утраченного времени; особенно придирчивая, ибо оно, это
В ХХ веке со свойственным ему острым чувством современности за поэтикой эмфазы и эпидиктических гипербол последовала кропотливая поэтика, любящая въедливо разбирать, совершенствуясь с умопросветляющей (в противоположность умопомрачительному) быстротой, стиховую сущность поэтического на уровне его техно. Вот пример: простое выпадение гласного может внести штрих, незаметно «неологизируя» разговорный (то есть, разговаривающий) язык крошечным тревожащим посягательством, приводящим стихотворение в действие или отмечающим его еле заметной чертой «фатичности» (Якобсон); так Реверди называет свое избранное «Plupart du temps», отбрасывая определенный артикль.
Современный поэт по собственной воле поэт-организатор (поэтизатор). Ему нравится вертеться в колесе (и с колесом), замыкающим мысль поэтики и поэтику мысли. Поэтика – «поэтическое искусство», объясняющееся интересом к стихотворению и к его композиции, – соединяет и сочленяет два основных ингредиента: формальность с откровением. Мы признаем «за» стихом или поэтическим текстом вообще двойную склонность: речевую последовательность, анализируемую «формально» или лингвистически (например, как просодико / ритмический механизм и графическое полотно с узнаваемым «подтверждением», заставляющие читателя-слушателя сказать: «это – стихотворение») и подвластную парафразированию мысль или описание опыта, вызывающие у слушателя-читателя понимание текста в значении «автор так видит»; иначе говоря, в освещении, показывающем их именно такими, как они показаны. Это некая вещь, находящаяся «на слуху», то есть касающаяся слуха-говорения (любое местное наречие распознается подобным «аппаратом»), и некая вещь, касающаяся бытия-в-мире, видения-этого-мира, «озарения», в рембоистской терминологии, – рефлексия комментария мусолит свою возвышенную любовь и пытается «анализировать» секрет композиции того, что нераздельно: звука и смысла, в их, как сказал бы Валери, «затрудненности».
Формалист, каким бы равнодушным он ни выказывал себя по отношению к содержанию или мере идеологичности стихотворения, не может отрицать стремления к поэтическому говорению.
Реалист, сколь бы нечувствительным к формальности он себя ни объявлял, не может оставаться глух к размеру «само-референтности обаяния», в котором стих утверждается в стихе и затем в поэзии.
Текст стихотворения, единство минимальной емкости стиля, заявляющего себя как поэтический, знает толк (и толкуется) в компоновке этих двух стремлений:
1. Стремления к омофонии (очень общо) или парономазии или повтору подобий в звучании языка, о чем идет речь в значимой материальности. Позвольте мне проанализировать небольшой пример. Вот первая Вот первая строчка одной из моих прозем, окликающая: «Балийцы,облитые бликами /…/», – приводя в состояние боевой готовности понимание, бдительность речи по отношению к языку, или к тому, что им захочется выразить. На вопрос «Но почему он это говорит так-то?» ответ таков: так пришло ему в голову; ему так слышится; у каждого свое «так»; это его язык в его сознании, его сознание в его языке.