Генерал Ермолов
Шрифт:
— В яму его, — бросил командующий.
Фёдор не долго петлял в лабиринте глинобитных и каменных построек, подсвеченных изнутри огнями очагов. Разведчик знал Грозную крепость так же подробно, как дедову бахчу в младенческие времена. Живот согревала свежеиспечённая полкраюха хлеба. Там же сохранялся от алчного внимая псов заботливо завёрнутый в тряпицу большой кусок козьего сыра. В вечернем воздухе витали ароматы готовящейся еды. Из открытых окон слышались обрывки
Фёдор всматривался в густую тьму, заполнившую дно ямы. Из недр узилища не доносилось ни звука. Сколько ни вслушивался разведчик, мог различить лишь тихие разговоры дозорных у ближайшего костра.
— Эй! — тихо позвал он. — Грамотей, ты там ещё?
Пленник отозвался тотчас же:
— Я тут, Педар-ага...
— Меня зовут Фёдор сын Романа. Так и называй меня Фёдор Романович, понял?
— Понял!
— Повтори!
— Педар ибн Рамэн...
— Тьфу, ты! Басурманское племя!
— Не оскорбляй меня, я — пленник.
— Есть хочешь, пленник?
— Мне только воду спустили в кувшине. Еды не давали...
Фёдор лёг на живот, на край ямы. Он опустил полбуханку и свёрток во тьму, как в воду.
— Лови, грамотей, — казак разжал пальцы. — Поймал?
Со дня ямы послышались сначала возня, затем громкое чавканье и хруст.
— Чем ты там хрустишь, грамотей? Костей я тебе не принёс! — рассмеялся Фёдор.
— То хрустят мои голодные челюсти, — был ответ.
Вскоре пленник закончил трапезу. На дне ямы снова воцарилась тишина.
— Наелся? — шёпотом спросил Фёдор. — Разговор есть... Эй, чего затих?
— Ты добрый? — донеслось со дна ямы.
— Я — сильный, а ты —хитрый, — усмехнулся Фёдор.
— Я — учёный человек, сын муллы и сам стану муллой...
— Эх, прав его сиятельство — нищеброд ты болтливый.
— Не оскорбляй меня...
Фёдор сплюнул в сердцах.
— Чтоб тебя не оскорбляли, Мажит сын Мухаммада, надо кулак сжать покрепче да прям по носу обидчику вдарить, да так, чтобы юшка хлынула, да так, чтоб всё обчество видело, как ты сумел честь свою защитить. Учёный человек!
Со дня ямы снова послышалось чавканье.
— Ешь, утроба тоже внимания требует. Не сомневайся, завтра ещё принесу.
— Ты что-то хочешь, — в словах Мажита не было вопроса.
— Да, хочу. Поможешь мне?
— Хочешь, чтобы я арабской грамоте тебя учил?
— Арабской грамоте?! — Фёдор от изумления едва к
— Ведь русской ты овладел уже. — Фёдор вдруг понял, что Мажит смотрит на него со дна ямы, задрав голову.
«Ему видно меня из темноты», — подумал казак. Он тоже поднял голову. Над ним, на небосводе, уже разгорелись созвездия.
— Почём знаешь, что овладел? — Фёдор даже не удивился. Спросил просто так.
— Догадался...
— Говорю же, хитрый ты. Так поможешь? Станешь делать, что укажу? Не предашь?
— Не предам...
— До крепости Коби со мной пойдёшь? Дорогу знаешь? Поможешь вашим человеком прикинуться?
— Пойду, знаю, помогу...
— Там чума!
— Наша судьба в руках Аллаха.
— Я за тебя Алексея Петровича просить стану. Клянись, что не предашь!
— Клясться грешно...
— Ну, смотри! Коли предашь, вырастут у тебя уши, как у ишака, а хвост, как у свиньи. Все зубы выпадут, а два большие отрастут, как у крысы. И станешь ты гадить повсюду и выть по ночам, как шакал лесной...
— Такими карами простонародье пугают, Педар-ага. А я — учёный человек, сын муллы...
— Ты решился? — Ермолов глянул на Фёдора суровым взглядом, но не пристально, вскользь, словно опасался расплескать душевную боль. Хотел, видно, при себе оставить утомительную усталость, тревогу, тоску.
— Решился, ваше высокопревосходительство. — Фёдор стоял перед командующим, как на смотру — в полном вооружении: новая папаха, Святой Георгий на груди, шпоры карябают некрашеный пол генеральской горницы.
— Намерен, значит, маскарадным манером вместе с выучеником медресе полезть в самое пекло?
Почерневшей кочергой генерал ворошил уголья в затухающем очаге. В горнице не горело ни свечи, ни лучины. Лишь в углу, под образом Николая Чудотворца, возвращённым Мажитом, беленьким огоньком мерцала лампада. Лицо Ермолова скрывал сумрак. Фёдор видел белый силуэт полотняной рубахи, слышал голос и в минуты трудных раздумий не утративший твёрдости.
— Иным манером можем не дойтить, ваше высокопревосходительство, — рапортовал Фёдор. — Это как разведка. Тайно надо, скрытно — тогда больше шансов завершить дело удачей.
— Оставь чины, Фёдор Романович. Не посмел бы я ни просить тебя, ни, тем более, приказать совершить такое дело. Но раз ты сам решился — противоречить не стану. Снаряжай команду по своему усмотрению. Из нас двоих — ты разведчик.
— Конечно, может оно и невместно княжне в обществе такого... грамотея путешествовать, да только...
— А ты полюбил его, — Ермолов улыбнулся. — Признайся — полюбил. Кирилл Максимович рассказал мне, как ты ему каждый вечер в яму хлеб таскаешь. Да не чёрствые сухари! И не отпирайся! Всякое на свете бывает, сам грешен.
— Выходит, отпустите грамотея со мной?
— Отпущу...
Ермолов встал, подошёл к Фёдору вплотную, положил руку на плечо. Они были одного роста. Фёдор прожил с командующим бок о бок не одну неделю, видел его весёлым, озабоченным, разгневанным, растроганным и ни разу — печальным, растерянным или ослабевшим.