Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
Кроме пленных русские захватили 30 пушек и множество припасов.
И здесь до них долетела участившаяся стрельба с реки. С комендантской башни, на которую поднялись Шереметев и Барятинский, хорошо была видна стоявшая на островке крепостца Таван.
— Смотрите, смотрите, что запорожцы делают! — восторженно закричал молоденький князь Волконский, носильщик на новый манер, адъютант Бориса Петровича. — Без всяких пушек на приступ Тавана пошли!
— Сам вижу! — сердито выговорил запыхавшийся на крутой башенной лестнице Шереметев.
И впрямь сверху как на ладони было видно, как сотни запорожских чаек неслись к острову.
— Что делает вольница, без приказу на штурм бросилась! Побьют их турки сейчас,
«Как ненавидит он казацкую вольницу, — подумал Шереметев про своего старого однополчанина. — Да и то, Барятинский с детства человек царский, привык поступать во всем только по цареву приказу. Ну а мне ничего не остается делать, как задним числом отдать сей приказ!»
И, повернувшись к своему носильщику, Борис Петрович приказал:
— Ты вот что, Саша, скачи к белгородским челнам и прикажи от моего имени спуститься вниз по Днепру в подмогу запорожцам.
Сопротивление на острове было сломлено только к вечеру, когда подвезенные на челнах русские пушки выбили ворота и, смешавши ряды, белгородцы и запорожцы ворвались в крепость. Таван пал.
А на другой день пришло радостное известие — напуганные падением Кази-Керменя и Тавана турки ночью сами покинули две небольшие крепостцы, лежащие на левом берегу Днепра — Ослам-Кермен и Мубаран-Кермен, — и ушли в Очаков. Цепь турецких крепостей, запиравшая русским и запорожцам выход к низовьям Днепра, была прорвана. Да и крымский хан лишился удобной переправы для своей орды и не мог теперь вовремя оказать туркам помощь на Дунае.
18 августа 1695 года прискакал в Москву Александр Волконский с радостным известием о взятии сразу четырех турецких крепостей на Днепре. По сему случаю в Успенском соборе отслужили радостный молебен.
Радовались и в союзных столицах: Вене, Варшаве, Венеции, там хорошо помнили, какую помощь крымский хан оказывал туркам и на Дунае, и в Молдове, и на Подолии.
Борис Петрович и не ведал, что о его славных викториях на Днепре писали и в голландских, и в английских, и в немецких газетах, а в Польше опубликовали даже поздравительную брошюру с гравюрой, изображающей торжественный въезд боярина в крепость Кази-Кермень. Правда, на сей гравюре впереди Шереметева ехал Петр I на колеснице, запряженной парой львов, и гетман Мазепа размахивал булавой, хотя Петр I в это время сидел в шанцах под Азовом, а Мазепа с большей частью своего войска бездеятельно стоял на Коломаке.
Второй Азов
Во второй поход на Азов поручик Михайло Голицын плыл по Дону из Воронежа вместе с другими семеновцами на галере «Глория» в составе царской эскадры. За нехваткой капитанов их брали из числа гвардейских офицеров, понеже Петр был уверен, что «гвардеец — он все умеет!». Так и Михайло, отличившийся своей храбростью еще в первом походе на Азов, был определен капитаном «Глории», на которой разместилась полурота его солдат-семеновцев. Плыть вниз по Дону было легко — надобно было только следовать курсом за царской галерой, а кормчие, стоявшие у руля на «Глории», были добрые — трое рыбаков-воронежцев, многократно водившие купеческие барки и паузки из Воронежа в Черкасск, столицу Донского казачьего войска. Старшим у них был здоровенный детина Дмитрий Решилов, которого все, впрочем, звали просто — Митяй. Черная густая борода у Митяя торчала лопатой, тяжелые руки были черными от смолы (в смолокурне его и разыскал Голицын по совету одного знакомого воронежского купца), зеленые глаза кормчего нет-нет да я вспыхивали разбойным степным огоньком. Но дело корабельное Митяй знал куда лучше, чем сухопутные солдаты: легко мог поставить и четырехугольный и трехугольный парус, твердо держал руль и отлично знал фарватер. Помогали дяде Митяю вести галеру двадцатилетние племяши-близнецы —
Солдаты-семеновцы днем дружно налегали на весла, сам Михайло и прапорщик Бартенев зорко наблюдали за сигналами с царской галеры «Принципиум». Петр I, яко капитан-командор отряда, сам составил инструкцию к сигналам, подаваемым наотмашь специальными флажками. Ночью сигналы подавали зажженными фонарями.
Голицын и Бартенев ни разу не упустили сигналы с царского флага, «Глория» не сбилась с курса и не села на мель, как случалось с иными галерами, и по прибытии в Черкасск князь Михайло получил личное добро от царя-командора.
Вслед за царским отрядом в Черкасск благополучна прибыли и другие эскадры: великого адмирала Франца Лефорта, который до того никогда и моря-то не видел, сухопутного генерала Автонома Головина, и наконец явилась эскадра новоявленного генералиссимуса боярина Алексея Семеновича Шеина.
Петр I учел неудачу первого похода под Азов, когда три генерала токмо лаялись друг с другом, а поход проиграли, и назначил главой одного главнокомандующего — генералиссимуса. Боярин Шеин был знатного рода, внук того самого Шеина, который руководил знаменитой обороной Смоленска от польского короля Сигизмунда в Смутное время.
Через двадцать лет, правда, тот же Шеин потерпел под Смоленском полную неудачу, за что и был казнен по приказу царя Михаила Федоровича.
Внук его, Алексей Семенович, отличился еще во время Крымских походов, где командовал войсками Новгородского разряда и на всю Москву славился своим богачеством и пышной свитой (за его боярской каретой всегда скакало с полсотни холопов, выряженных в крепостное платье) и был люб и боярству и дворянству. Военным искусством Шеин не блистал, но умея себя поставить и показать перед прочими генералами. Вот и сейчас на флагмане был поставлен такой роскошный персидский шатер для боярина, которого не было у самого царя.
Главное же, скрываясь за своим пышным генералиссимусом, Петр I мог теперь самолично руководить осадой Азова: боярин, памятуя злосчастную судьбу своего деда, во всем был послушен царской воле.
Первая неудачная осада многому научила царя. За зиму построили в Воронеже сильный флот (20 галер и 2 корабля), а весной стали стягивать к Азову вдвое большую воинскую силу, чем в прошлом году.
Помимо дивизий Автонома Головина, Франца Лефорта и Патрика Гордона к Азову подвели солдатские полки Белгородского разряда, взявшие в прошлом году на Днепре четыре неприятельских фортеции. Правда, их командующего, Бориса Петровича Шереметева, царь оставил воевать по-прежнему на Днепре (двух командующих ему в войске было не надобно). Гетман Мазепа тоже под Азов вызван не был, но прислал 15 тысяч казаков во главе с наказным гетманом Лизогубом. Донской атаман Фрол Минаев собрал на сей раз не пятьсот, а 5 тысяч казаков, да еще полтысячи казаков было вызвано с далекого Яика. Памятуя о прошлогодних набегах татар на тылы русского войска, царь стремился усилить свою конницу и помимо казаков вызвал под Азов и конное ополчение московских дворян.
65-тысячное русское войско собиралось, впрочем, неспешно. Первой пешим путем прибыла в Черкасск из Тамбова дивизия Патрика Гордона, затем галерки и струги доставили из Воронежа дивизии Головина и Лефорта, последними явились белгородские полки под командой Регимана и казаки Лизогуба.
Петр сразу приказал Гордону идти к Новосергиевску — это укрепление воздвигали еще после первой осады вблизи взятых турецких каланчей. Здесь под прикрытием трехтысячного гарнизона хранилась вся прошлогодняя осадная артиллерия с немалыми запасами. Турки в Азове за зиму не предприняли ни одной попытки захватить сию фортецию: видно не верили в новое нападение русских на Азов.