Генерал и его женщина
Шрифт:
– В политике особые мерки, не бабьи, - наконец пришел в себя Григорий Иванович.
– Народ привык к порядку. Он сам его просит! И мы его наведем. А победителей не судят.
– Зато судят побежденных, Гриша. И очень несправедливо всегда судят. Потребуются козлы отпущения, а ты очень подходишь на эту роль" честный, храбрый, наивный. Запевалы, как всегда, уйдут в сторону. Я умоляю тебя, оставь их. Ты немолодой уже, ты сделал все, что мог. И здоровье не то, можешь ведь и заболеть, правда? Вызови врача. Гипертонический криз и - дело с концом.
– Издеваешься?
– Верочка Саблина поделилась, что её Петру тоже предлагали
– Ты соображаешь вообще, что ты говоришь? Как я могу подвести людей? Ты что, меня не знаешь? Да и поздно, - он посмотрел на часы.
– Я уже не могу уклониться. От меня зависит слишком многое.
– К сожалению, я не умею лить слезы, не дал Бог такой способности. А жаль: говорят, полководцы падки на женские слезы. И все-таки, я тебя умоляю, оставь это дело. Брось, Гриша. Хочешь, я упаду перед тобой на колени?
– Поздно, Машенька, поздно. Прекрати, не рви душу, и так тошно, - он тяжело вздохнул.
– Ладно. Прости. Не можешь, значит не можешь. Значит судьба. Одна я все время, просто поговорить не с кем. Мысли всякие приходят в голову. О чем только не передумаешь одна. Вот и высказалась. Теперь даже легче стало. Будь, что будет. Не сердись, - примирительно сказала она, - давай выпьем посошок на дорожку. За удачу.
– Не могу, Маша, - он заколебался, обрадованный, что она, наконец, замолчала.
– "Русский бальзам"? Даже смешно. Такое дело и не обмыть. Плохая примета.
– Ну ладно, если бальзам. Уговорила. Неси по рюмочке.
Мария Петровна поднялась в кухню, достала рюмки и початую бутылку "Русского бальзама". Над столом висел расписанный яркими петухами деревянный шкафчик с медикаментами. Она отыскала нужный пакетик, достала пузырек темного стекла и налила в одну из рюмок столовую ложку бесцветной жидкости. Потом заполнила рюмки бальзамом, неумело перекрестилась и прошептала:
– Господи, прости меня. Я всего лишь женщина. Любовь - мое единственное оправдание. У меня нет другого выхода.
Григорий Иванович задумчиво смотрел на огонь. Он принял наполненную рюмку, коснулся ею рюмки Марии Петровны, и мастерски опрокинул напиток в рот:
– За удачу.
– Господи, прости, - снова подумала она и залпом выпила.
Григорий Иванович, довольный, что жена перестала излагать свою политическиую платформу, снова принялся за окрошку.
– Ты что будешь, чай или кофе? Я схожу, приготовлю, - она поднялась и взяла поднос.
– Лучше кофе, - Григорий Иванович подошел к камину и короткой увесистой кочергой стал ворошить угли.
– Когда минут через пятнадцать она вошла в биллиардную, Григорий Иванович по-стариковски дремал на диване.
– Возьми подушку, передохни немного, - она говорила мягко, без настойчивости.
– Когда придет машина, разбудишь, - он повернулся на бок и сомкнул внезапно отяжелевшие веки.
– Конечно, конечно, - она посмотрела на часы.
Вот и пригодились капельки. Двенадцать часов гарантированного сна, как уверял её когда-то главный невропатолог.
Она осторожно проверила у него пульс, поднялась и остановилась у зеркала. Что же она натворила, то ли отвела беду, то ли ли накликала новую?
Ей стало нестерпимо жалко и Гришу, и себя и почему-то маленькую внучку Катю. Она смотрела в зеркало, как стекают по лицу
Она вытерла слезы и повернулась к спящему мужу. Он был для неё все тем же большим и милым капитаном. Таким же неосторожным, доверчивым и беззащитным. Для того она и встретилась ему в жизни, чтобы однажды, вот так, как сегодня, уберечь. Ах, мужички, мужички, всем вам надо проспаться, как следует. Проспаться, а потом встать и начать нормальную жизнь. Или писать мемуары о том, какие вы были хорошие. Говорить, да писать у вас лучше получается, чем делать. Спи малыш, мама о тебе позаботится. В спички она тебе больше играть не даст. Поиграл и хватит. Процесс куда приятнее, чем результат. Завтра, когда ты очнешься, ты ещё скажешь мне спасибо. Все эти петухи, ни на что, кроме политики не способны. Тебе они не компания, ты у меня - орел.
Она достала с полки альбом и нашла в нем цветную фотографию внучки. Катя была снята крупным планом, среди темной зелени её золотистое личико сияло необыкновенным светом.
В начале альбома был вклеен и собственный портрет Марии Петровны, сделанный лет тридцать пять назад в детском саду. Она поставила их рядом и подумала, что это настоящее чудо: Катька была разительно похожа на нее, природа почти через полвека повторила себя и воспроизвела знакомые черты.
Она подумала, что в ежеминутной суете, в повседневных хлопотах, в торопливом ритме забываются и смысл жизни, и её - такие простые - истины. Забывается, что без любви, которая все связывает, без её энергии и притяжения начинается распад. Она замерла, пораженная мыслью о постоянстве этой таинственной силы. Силы, толкающей людей друг к другу и делающей хрупкую жизнь вечной и могучей, как сама вселенная. Силы, стоящей над войнами и болезнями, над техническим прогрессом и химией, над диктатурами и демократиями, над житейскими склоками и государственными переворотами. Ее Катька вырастет и через полвека у неё появится своя внучка и она будет похожа на неё - Марию Петровну. Будет похожа - таков великий закон природы. И будет так же любить кого-то. И не будет этому конца.
Мария Петровна окончательно успокоилась и закрыла альбом. В кладовке она включила телефон дальней связи и тут же услышала его пронзительный голос в спальне. Она быстро поднялась наверх и сняла трубку. Это был Мазанов:
– Наконец-то, - облегченно воскликнул он, - связь восстановлена. Мария Петровна, Григорий Иванович прибыл? Мне надо с ним срочно поговорить.
Сейчас я тебя обрадую, подумала она.
– Боюсь, что срочно не получится. . . Ты один?
– Да.
– Перезвони мне по городскому телефону.
– А что случилось? Мария Петровна, вы меня пугаете. . .
– голос его тревожно осип.
– Да ничего особенного, просто по дальней плохо слышно.
– Она усмехнулась и добавила про себя: и много лишних ушей.
Через минуту зазвонил городской телефон.
– Так что случилось, Мария Петровна?
– Григорий Иванович заболел.
– Как? Что с ним?
– Наверно, твой пожар его доконал. Как только я сказала, он побледнел и ему стало плохо. Сейчас ему чуть-чуть получше, но во всех этих, - она нажала на слово "этих", - мероприятиях он участвовать не сможет.
– Голос у неё стал твердый и официальный.