Генерал коммуны. Садыя
Шрифт:
Пришла обкомовская машина — вернулась из «Сельхозтехники». Еремин распрощался с Волновым, распрощался дружески, сказав, что в райком заедет в следующий раз.
Поздно вечером, когда Волнов приехал домой, жена сказала ему, что звонили из райкома.
— Кто звонил — Батов?
— Нет, Романов.
Волнов позвонил второму секретарю райкома на квартиру.
— Вот какое дело, Петр Степанович, — сказал Романов, — неприятность в Александровке. Еремин просил разобраться.
— Я в курсе дела, — стараясь быть равнодушным, заметил Волнов.
— Без Батова, я думаю,
Это задело Волнова: Батов, Батов…
— Не сменим агронома сейчас — в разгар уборки снимать придется. Только время потеряем, — загорячился Волнов.
«Трусы несчастные, — пробормотал он, положив телефонную трубку. — Все за чью-нибудь спину норовят».
15
Чернышева и Русакова срочно вызвали в район. Василий Иванович наотрез отказался ехать.
— Вот что, друг мой, — хмуря брови, сказал он Русакову, — заварил кашу и поезжай. Из-за этой Румянцевой горя хлебнем досыта… Не могла подождать до осени.
Русаков спорить не стал:
— Ну что ж, поеду один, Василий Иванович. Может, нам и выговор влепят, только мы поступили справедливо.
Василий Иванович послушал разглагольствования неумудренного жизнью Русакова и, покачав головой, пошел к себе в кабинет. Он-то знал, чем дело пахнет.
И вот Русаков в приемной ждет, когда его вызовут на заседание бюро райкома, и заодно готовится к бою. За время ожидания успел о многом передумать.
Вот в этом кабинете, где шло сейчас бюро райкома, он получил свое первое боевое крещение. Памятно оно.
…Так уж повелось: на селе по-разному относились к работникам из области. Одних уважали и любили, других терпеть не могли, но делали вид, что тоже уважают и любят.
С весны в тот год трижды в район приезжал секретарь сельского обкома. И всякий раз парткомовцы пугались: ну, сам приехал, жизни теперь даст!
На заседании парткома тогда обсуждали вопрос о хлебопоставках. «Сам» сидел возле окна, небрежно облокотившись на спинку стула, всем видом выражая усталость. Он только что приехал из колхозов, и, видимо, дорога изрядно его утомила.
Помнит Русаков, как очередь дошла до него. Вопрос категоричен: почему застопорили хлебопоставки? Секретарь обкома потребовал, чтобы Русакова строго наказали.
Но заступился Батов. И тому уж надо было радоваться, что смягчился секретарь сельского обкома, не «заострил» вопрос, понял, наверное, что перегнул. В общем: получай выговор и моли бога, что остался цел!
Да, все было как в присказке Чернышева: выговор не гиря, а тянет; да как ни тянет, а еще никто от выговора не умер… Если в первые минуты Сергею и сделалось горько, то потом уж он не испытывал обиды. Дали, ну и дали. Теперь можно ехать домой. Говорили же ему по-дружески в том же парткоме, когда избирали: ну, брат, теперь выговоров нахватаешь, что орденов на войне! Геройский парень будешь! И даже притчу рассказали, тоже по-дружески. Один толковый работник, что ни месяц, то выговор получал. Выговора эти и записывались, и не записывались, а он продолжал работать и делать свое, очень нужное дело. Однажды его вызвали в инстанции и предложили: подавай заявление, один или два выговора снимем, и то неудобно: как-никак, уважаемый ты всеми человек.
— Не буду писать никакого заявления, —
Сказал — и продолжал работать, делать свое очень нужное дело. А потом он стал Героем труда. А выговора? А выговора, говорят, подгоняли его в работе, чтоб не зазнавался. Выходит, даже выгода была от них.
Отогнав от себя воспоминания, навеянные предстоящим вызовом на бюро, Русаков посмотрел на часы: время шло, а его никто не вызывал. «Подожду еще немножко», — решил он и взял газету.
— Привет! Чего ждешь? — в приемную заглянул знакомый работник из потребсоюза.
— Баню, — улыбнулся Сергей.
— С веником?
— С березовым!
Оба засмеялись.
Размеренно и скучно тикали большие райкомовские часы. Русаков хотел уже попросить помощника секретаря узнать, почему его так долго не вызывают, как из кабинета Батова вышел второй секретарь Романов, поздоровался и бросил Русакову мимоходом:
— Ну что, оскандалился?
— Когда меня вызовут?
— Поезжай домой, — сказал Романов. — Соберем партийное собрание в колхозе и там разберемся.
Русаков пожал плечами и покинул райком.
Свой «газик» Сергей нашел возле гостиницы. В машине сидел мальчишка.
— Дядя Сережа, ничего, если я с вами доеду?
Русаков буркнул «ладно» и, устроившись в кузове, углубился в свои мысли. Дорога избита, разъезжена, машину все время подбрасывало на ухабах.
Не успели отъехать и десяти километров, как забарахлил мотор.
— Не тянет что-то, бензин с перебоями подается, — зло сказал шофер. Пока он возился в моторе, Сергей заговорил с мальчишкой:
— Ты Мартьянов, что ль? Валерка?
— Валерка. Мартьянов.
— А я тебя сразу не угадал, — улыбнулся Сергей. — Богатым будешь.
— Не родись богатым, а родись счастливым! — бойко сказал Валерка. — А я посмотрел на вас — вы какой-то надутый, будто лягушку проглотили…
— Ну это уж ты брось! У тебя еще нос не дорос со мною так гутарить. — И Сергей небольно приплюснул пальцем Валеркин нос. В больших глазах мальчишки заискрилась улыбка.
Темнело. Перед самым «газиком» через светлую полоску от фар то и дело перебегали дорогу суслики. Валерка задремал, и Сергей не заметил, как голова мальчишки оказалась на его коленях: пришлось придерживать ее руками. На лице Валерки была все та же веселая, простодушная улыбка, с которой он и во сне не расставался. «А ведь как похож на сестру, на Клавдию, этот самый Валерка», — подумал Сергей, чувствуя, как слипаются веки. Встряхнув головой, прогнал сон и заботливо поправил на коленях голову мальчишки.
16
Накрапывал дождичек. В брезентовом плаще-балахоне, похожий скорее на сторожа, чем на председателя колхоза, Чернышев вышел из избушки трактористов. Был он хмур и зол. У самых ног его, не боясь людей, шныряли лохматые дикие голуби. Кто-то накрошил хлеба, набросал зерна, и они наскоком хватали пищу и, отпрыгнув на безопасное расстояние, старательно клевали добычу. Председатель остановился и стал следить за голубями. Подошел Остроухов.
— Прижились дикие голуби, — сказал он. — Уж больно крохотные, что воробьи…