Генерал коммуны. Садыя
Шрифт:
Мембрана пищала: «Да-да… мастерят общие делишки, и вы заодно, в газете о них пишете… прославляете…»
— Ну, в газете, положим… А Балабанов теперь в обком уже пишет, понял, что в горкоме бесполезно. Ну что ж, давайте еще раз вернемся к этому пустому, на мой взгляд, делу, с одной стороны, и важному — с этической.
Садыя положила трубку.
— Оторвали, Валерий Кузьмич. Разрешите продолжить наш разговор, — сказала Садыя. — Конечно, ошибочно полагать, как это часто делается, что всякое комбинирование дает лучшее решение задач организации производства. Последнее выгодно лишь при
Разговор подходил к концу. «Эта женщина стоит на твердой почве, — подумал профессор, — и очень даже».
Садыя уезжала на стройку, к Лебедеву. Перед отъездом попросила соединить ее с хозотделом:
— Пожалуйста, устройте профессора. И дайте ему возможность работать. — И подала руку профессору. — Вы, Валерий Кузьмич, пожалуйста, позвоните.
— С удовольствием… С большим удовольствием.
Лебедев с утра ждал секретаря горкома. И вот она наконец приехала.
Дом готовился принять новоселов.
Садыя была придирчива, лазила с этажа на этаж, ходила по комнатам, довольная тем, что в общем-то было сделано все неплохо: «Справился Лебедев; всыпали, и справился. Вот что за люди: одним слова достаточно, других надо песочить, чтобы поняли, до печенки дошло».
Свежей краской пахли столы, полы.
Лебедев не отставал от секретаря. Высокий, худой, он заглядывал через ее плечо, ожидая указаний. Все хорошо шло, если бы не случился конфуз. Лебедеву обидно прямо стало. И надо же…
Кое-где в квартирах появились жены строителей, выбирая себе комнаты. В одну квартиру вошла и Садыя. Все ей понравилось здесь — и обои, и паркет, и на кухне есть все, чтобы облегчить труд женщины: мусоропровод, вода горячая и холодная, атмосферный холодильник.
В одной комнате она застала женщину небольшого роста, курносенькую и толстенькую. Та с любопытством встретила Садыю. А Садыя как раз потрогала ручку двери и сказала:
— А вот ручка плохо прикреплена. Надо переделать дверь-то.
— Хорошо, — сказал Лебедев, — сделаем, как надо. Мелочи у нас кое-какие остались.
Неизвестно, что взбрело в голову этой толстенькой; носик пуговкой задрожал, а глаза округлились:
— Нечего вам здесь, гражданочка, выбирать. Без вашей милости обошлись. Эта комната занята.
— Да вы не беспокойтесь, — улыбнулась Садыя, — если надо, комнату отделают лучше.
— Ишь, краля, идите сами в лучшую, а мне и здесь удовлетворительно. И ручку не трогайте. Она не ваша.
Говорливая попалась. Лебедев, вконец сконфуженный, не знал, что и сказать; рот открыт, как у дохлой рыбы… и ни слова. А у курносенькой, как из пожарного насоса: слова струей так и льются.
— Небось начальственная жинка. И двери ее не удовлетворяют. Иди к своему хахалю и скажи, чтоб он тебе другую квартиру нашел. За эту насмерть буду стоять.
Садыя все выслушала и засмеялась:
— Правильно, боевая, молодцом отбрила. Ну что ж, пойдемте, товарищи, эта квартира занята.
Лебедев уже и моргал, и головой качал — ничего не могло остановить словоохотливость толстенькой тети. А когда Садыя вышла, не вытерпел, задержался:
— Воловья твоя голова… Секретаря горкома ни за что обидела.
Так
А тут… Зашли в одну, другую квартиру. Садыя решила попробовать замок — закрыла дверь, а открыть никак. Туда-сюда. Она в комнате, а остальные с Лебедевым в коридоре. Что ни пытались предпринять, напрасно. Лебедев от злости готов был разорвать и помощников и себя. Помощники по лестнице вверх-вниз, вниз-вверх, а слесаря след простыл. Десять, пятнадцать минут сидит секретарь взаперти. На глазах у Лебедева от обиды слезы навертываются, и не знает, как вызволить Садыю. Пристроился к замочной скважине, волнуясь, наблюдал. Не бледность, а желтизна какая-то на его лице, а у Садыи в руках блокнот, авторучка, пишет что-то. «Пропал, все шло хорошо… Надо было еще той курносой бабе встретиться! Все испортила. Закатят теперь выговор по девятой, запишут решением горкома… Второй выговор, Лебедев, баста!..»
Прибежал слесарь, запыхавшийся. За ним те, кто искал. В другой раз набросился бы Лебедев, узнал бы тот, почем фунт изюма. А тут почти шепотом:
— Милый, высвободи… сама секретарь горкома сидит.
Все молчали.
— Смазка, — неопределенно сказал слесарь и стал выдалбливать замок. Вышла Садыя из неволи, спрятала свой блокнот и говорит:
— Мне пора. Кажется, около часу в одиночке отсидела.
И сказать в оправдание нечего. Слесарь плечами пожимает.
А Садыя вышла на улицу, к машине — кругом корпуса раскинулись, приятно посмотреть — и руку подала, прощаясь. Пожал руку Лебедев, в глаза не смотрит.
А Садыя как будто и забыла все.
— Спасибо, — говорит, — в срок уложились. Хороший подарок рабочим приготовили. И не конфузьтесь. У меня даром время не прошло — без любопытных глаз все, что надо, записала. Ну, до свидания и еще раз спасибо.
Не верил Лебедев, что все обошлось благополучно. И только узнав стороной, что в горкоме довольны, успокоился.
24
Был громкий, длинный, чужой звонок. С осторожностью открыла Аграфена. Перед ней стояла с доверчивой улыбкой девушка с рюкзаком за спиной.
— Балашов здесь живет?
— Тут.
С тревожным предчувствием пропустила ее Аграфена. Девушка оказалась смелой. Она толкнула дверь в комнату Сергея и тут же попросила ключ.
— Он над дверью, — невнятно сказала Аграфена и спохватилась: поняла, что сделала глупость, которую сама себе потом не простит. — А вы кто такая? Жена, подруга, любовь?
— Не жена, не подруга, не любовь, а товарищ. — Девушка отперла дверь и, придерживая рюкзак, вошла в комнату. Осмотрела неприглядное жилье Балашова, воскликнула от удивления:
— Несносный, как запустил!.. У вас веник есть, тряпка?
— Есть, — ответила Аграфена, стоя на пороге и все больше и больше озлобляясь против этой доверчивой улыбки, броского взгляда. — А вы, девка, погодите… распоряжаться-то, не дома! Вошла нахалом… А я вас и не знаю, невдогад мне, может, аферистка ты? Сейчас много всяких товарищей ходит.
Девушка со смехом опустилась на складную кровать:
— Лилька я.
— Ну и что? Мало ли Лилек на свете? На даровщинку сейчас и девки способны.