Генерал Самсонов

Рыбас Святослав Юрьевич

–  Слава богу!
– сказал он, когда увидел знакомый домик и сохнущее на веревке офицерское белье.

Он почувствовал себя дома. Здесь, позади позиции, он располагался со всем батарейным хозяйством: здесь была даже маленькая банька. Справа на холме располагался наблюдательный пункт, внизу в лощине стояли орудия, а дальше, в окопах пехоты, тоже сидел наблюдатель из артиллеристов.

В небе зашелестело, загрохотало, как будто приближался нацеленный прямо на подполковника железнодорожный состав. Выло, сотрясало небесную твердь и стискивало

сердце ужасом неотвратимой смерти. Это летел "чемодан".

Вестовой спрыгнул с брички и упал на землю, закрывшись руками. Лошадь присела на задние ноги, как испуганная собака. "Сейчас понесет", - подумал Девяткин и, не выпуская из рук портфеля с деньгами, тоже выпрыгнул и потянулся подхватить вожжи. Но земля качнулась под ногами, полковник застыл на месте с протянутой рукой и прижатым к боку портфелем, а лошадь с бричкой неслись в горы вниз, в лощину.

Девяткин опомнился при виде переворачивающейся брички и глядел на полускрытые зелеными кустами орудия, определяя, целы ли они. Ничего не разобрав, он пошел к домику.

Снова зашелестел по небу железный змей, снова замер подполковник, борясь с невыносимым ужасом. "Чемоданы" били впереди батареи, по окопам пехоты. Черные грибы дыма вздымались выше деревьев.

Навстречу подполковнику выбежали из домика старший офицер батареи штабс-капитан Рыксин и поручик Гулинокий. "Кто дежурный на батарее?" крикнул Девяткин.

–  Я, господин полковник, - ответил Гулинский.

–  Да как же так, Коля?
– упрекнул его подполковник.
– А ребята одни, без офицера?

–  Так вышло, Владимир Евграфович, - виновато произнес поручик.
– Утро тихое... думал чайку попить да побриться...

–  Вам необходимо немедленно быть на батарее, - сказал Девяткин.

–  Здесь от "чемодана" тоже не спасешься. Хоть и не можем достать их огнем, но оставлять своих орудий не будем.

–  Но посмотрите, Владимир Евграфович, если надо - я мигом.

–  А что думают там номера? Что, господа чаек распивают и никого на батарее нет? Идите, Коля... Погодите, я тоже с вами.
– Девяткин сунул Рыксину портфель и пошел по протоптанной тропинке вдоль забора. Подполковник понимал, что сейчас никакие офицеры не могут спасти нижних чинов от обстрела, но знал, что в трудную минуту офицер должен быть со своими солдатами, и следовал этому правилу, а остальное - как господь решит.

Земля ходила ходуном, когда он спускался в лощину, и сапоги скользили по росе. Он добежал до артиллерийских окопов, спрыгнул вниз и был счастлив, увидев улыбку на лице лучшего наводчика батареи Протопопова, смуглого, как цыган, с серьгой в ухе.

–  Как, Протопопов?
– спросил подполковник.
– Небось испугался?

–  Кто испугался, ваше благородие?
– крикнул наводчик.
– Сидим и ждем, когда он по нам жахнет. А он все грозит да грозит. Аж заморились! Девяткин прошел дальше к ячейке телефониста, где маленький щуплый телефонист сидел, зажмурившись, возле желтой коробки аппарата. Он тронул его за плечо, и солдат

уставился бессмысленным взором, словно не командир стоял перед ним, а черт хвостатый вознамерился утащить его в пекло.

–  Звони к пехоте!
– велел Девяткин.
– Проверь линию. Телеграфист не пошевелился. Кругом звенело, бухало железной дубинкой в огромный барабан.

–  Не бойся, - сказал Девяткин.
– Это с непривычки. Солдат судорожно зевнул и механически перекрестил рот.

–  Встать!
– скомандовал Девяткин и встряхнул его. Тот опомнился и испугался подполковника больше "чемоданов", что и требовалось.
– Лезь наверх!
– велел подполковник.
– Живо!

Телефонист встал на банкет, высунулся над окопом и жалко оглянулся на командира, словно спросил: куда ты гонишь меня?

Но Девяткин не дал себе увлечься жалостью, ибо должен был заботиться не о маленьком телефонисте, а о всей батарее, и здесь жалеть кого-то одного значило губить всех.

–  Наверх!
– повторил подполковник.

Телефонист подпрыгнул, заелозил сапогами по земляной стенке окопа и с трудом вылез.

–  Постой-ка там, - сказал Девяткин и обратился к двум номерам, которые сидели, согнувшись, на банкете и тусклыми глазами наблюдали за ним, - Скучно без дела? Или смерти испугались, орлы?
– Один из них что-то ответил - из-за грохота неслышное.
– о себе не жалей!
– крикнул Девяткин.
– Так легче!

Поняли, закивали согласно. Девяткин велел телеграфисту спуститься, звонить к пехоте, где был оставлен в окопах офицер батареи. Телефонист сполз на животе вниз и с бодростью схватился за трубку. Потом поднял голову и, угасая, поглядел на командира. "Обрыв?" - подумал Девяткин. Ему не хотелось посылать этого щуплого человека на смерть, а если был обрыв провода, то посылать надо было.

–  Молчит, - кисло сморщился телефонист.
– Надо идти.

–  Вызывай снова!

–  Нет, ваше благородие, надо идти.

Снова загремело и засвистело в небе. Телефонист сжался.

–  Ну иди, - сказал Девяткин.
– С богом.

Телефонист с окаменевшим лицом поглядел на подполковника. Что-то с ним произошло, укрепило. А что именно, Девяткин не знал и не имел возможности узнавать: он не жалел телефониста, и тот теперь был согласен, что его не надо жалеть.

Прибежал поручик и, ничего не поняв, стал с воодушевлением подгонять телефониста.

–  Не надо, - сказал Девяткин.
– Он все сделает, как надо.

Вот здесь, на этом солдате кончалось право командира разделять с ними судьбу. Дальше - они со своими верой и страхом должны идти сами.

Обстрел тяжелыми снарядами продолжался, и можно было догадываться, какое пекло сейчас кипит впереди у Выборгского полка. Уцелеет ли там хоть кто-нибудь?

Прошло минут двадцать - солдатик не возвращался. И полчаса прошло, и час. Не вернулся телефонист. Послали другого.

В девять часов вдруг запищал вызов телефона - началась атака немцев.