Генерал Самсонов
Шрифт:
Вчера Мартос так разругался по телефону с Постовским, что в сердцах отказался от командования.
Да прошлого теперь не вернешь.
И Мачуговский задремал.
Вспыхивали голубоватыми светом ракеты, отбегали длинные тени, медленно приближалось утро.
На рассвете немцы все-таки прорвались в лощину и густыми цепями вышли из леса прямо перед холмом, где стоял Мартос.
Батареи открыли огонь, выпустив первые шрапнели. Германцы не останавливались. Между вспышками белорозовых разрывов было видно бегущую пехоту. За ней - несколько всадников
Мартос повернул бинокль - еще и с северной стороны шли стройные колонны. Сколь их? Сейчас прицелы на батареях уменьшаются, скоро перейдут на картечь, а там и вовсе прекратится огонь, чтобы не побить своих.
Но пока мясорубка мелет безостановочно.
Угадал Николай Николаевич, они здесь не пройдут!
Подскакал артиллерийский горнист с маленькой медной трубой за плечом, передал донесения полковника мортирного дивизиона - атака отбита!
Канонада стихает, два-три отдельных выстрела еще бухают порознь.
В бинокль было видно, как бегут навстречу друг другу немцы и русские. В штыки! Люди теснили друг друга. Стлался туман и желтый дым.
Мартос торжествовал, курил папиросу за папиросой, требовал от Мачуговского сведений с других участков. А здесь он разбил германцев.
К десяти часам вдоль холма стройной колонной в сопровождении казаков шли пленные, и Мартос смотрел на них, любуясь и считая идущих впереди офицеров. Восемнадцать офицеров! И тысяча солдат.
Они двигались маршем по шоссе на Нейденбург, заканчивать свою войну в лагерях военнопленных, неся в Россию весть о славном пятнадцатом корпусе.
Мгновения торжества окрасились для Мартоса еще и удовольствием от того, что к нему на командный пункт прибывал Самсонов.
Николай Николаевич потребовал лошадь и быстро спустился вниз, на восточную сторону. И действительно, мимо германцев, теснимых казаками к обочине, в сопровождении конвоя ехал могучий широкоплечий генерал с белыми георгиевским крестиком на груди.
Мартос сдавил бока лошади, послав ее рысью.
Их бородатого, немало поседевшего, тяжеловесного человека на Мартоса будто выглянул мальчик Саша Самсонов из киевской военной гимназии, добродушный силач.
Николай Николаевич, волнуясь, стал докладывать боевую обстановку, и радующую, и тревожащую, но Самсонов остановил его.
– Это что?
– спросил он, показывая на пленных.
– Это ихняя атака, - ответил Мартос.
Самсонов качнулся в седле, подъехал вплотную к Николаю Николаевичу и обнял его.
– Только вы один нас спасаете, - вымолвил он, поразив Николая Николаевича возлагаемой на него надеждой.
– А новые резервы?
– спросил Мартос, - неужели их нет?
– Резервов нет, - сказал Самсонов.
– Только что я получил известие от Благовещенского. Он в беспорядке отступил за Ортельсбург. Я приказал ему удерживать район Ортельсбурга, но
– Эх, Александр Васильевич!
– воскликнул Мартос.
– Да что же вы мне говорите такое? У меня сердце кровью обливается от горя! Вам бы раньше повернуть меня и Клюева, мы бы не допустили беды у Леонида Константиновича.
Он назвал Артамонова по имени-отчеству, будто не захотел осуждать его, не захотел сводить лишь к одному виновнику, зная, что на деле так никогда не бывает, а только потом находятся сочинители истории и врут как удобно вышестоящему начальству.
– Да, - согласился командующий.
– Рооп и Любомиров извещали нас о скоплении немцев против Артамонова, я докладывал Жилинскому. Мне платить за разбитые горшки!
Он опустил голову и отъехал от Николая Николаевича очень опечаленный.
Мартос сильно потянул повод, резко повернул лошадь и, обгоняя Самсонова, взъехал на вершину. Теперь ему было ясно: надо немедленно отходить. Он бил германцев у Орлау, Гогенштейна, Ваплица, не отдал одного боя - и должен отступить?
Да, надо было сохранить корпус, а потом, Бог даст, еще не один бой возьмет со своим славным пятнадцатым.
Когда поднялся командующий, Николай Николаевич без околичностей потребовал приказа на отступление.
Самсонов не ответил. Постовский стал горячиться, говорить о победе, которая еще может быть достигнута с походом тринадцатого корпуса.
– Отступать будет трудно, - вымолвил наконец Самсонов и в памяти всплыло узкое дефиле у Шведриха и проход не шире двух саженей по плотине на перешейке между озерами.
Мы израсходовали все резервы, - сказал Мартос.
– Корпус ведет бои уже третий день. Не сомневаюсь, тринадцатый корпус после шестидесятиверстного перехода из Алленштейна будет крайне утомлен.
– Вы пессимистично настроены, - заметил Постовский.
– Я?!
– воскликнул Мартос.
– Вы упрекаете меня? Вы что, забыли, как вчера утром с вами разговаривал полковник Панаш и просил от моего имени ради успеха всего срочно повернуть Клюева вместо движения на Алленштейн на присоединение к моему корпусу? Вы забыли свой ответ? А сейчас пеняете мне? Не могу принять ваш упрек, Петр Иванович! Не могу! Как ни горько, а надо отступать. Иначе - катастрофа.
– А тринадцатый бросить на произвол судьбы, так по-вашему, Николай Николаевич?
– язвительно спросил Постовский.
Самсонов молчал. Ему нечего было сказать, ибо он тоже вчера правда, еще не зная об отступлении Артамонова, приказывал Мартосу на сегодня двинуться к Алленштейну на соединение с тринадцатым корпусом, но Мартос уперся и, мотивируя, что неприятель непрерывно усиливается и что части корпуса ведут жаркий бой, отказался выполнять приказание, даже предложил сдать командование корпусом.
Но вчера - это вчера; вчера Александр Васильевич еще был во главе победоносной армии, а нынче она накануне краха.