Генерал террора
Шрифт:
При всём своём опыте Савинков всё-таки ушибся и, конечно же, больной ногой. Навстречу из тумана ковылял Заборовский. Патин был ближе, но очень бледен. Обнялись, ничего не говоря, и тут только вспомнили:
— Перевязать надо поручика!
Потащились в сторонку под куст. Патин, раздевшись, сам мог осмотреть рану: чуть повыше локтя.
— Не качайте головой, корнет. Кость, кажется, не задело. Жаль, что правая...
Перевязывая рану оторванным подолом рубахи, Заборовский не унимался:
— Да как же вы смогли его раненой рукой?..
— Я это только сейчас почувствовал. Видимо, привычка. Если меня совсем раздеть, ещё две-три дырки сыщутся... Не будем об этом.
— Пока —
Заборовский брезгливо сморщил открытое безусое лицо, но Савинков на правах старшего прикрикнул:
— Не чистоплюйствуйте, корнет.
Один прихрамывая, другой придерживая вдруг отяжелевшую руку возвратились к куче шмотья, которое уже, к счастью, не дрыгало ногами.
— Извольте выбирать, корнет, — ещё хватило сил для шуток. — Шинель или охотничий балахон?
Заборовский выбрал шинельку, Савинков взял себе брезентуху, ну, а Патину достался обрезанный пальтух. Прежде чем одеть, ещё раз осмотрели, но ничего нового не находилось. Ну, проездные билеты от Бологого до Ярославля. Ну, удостоверения — одно на имя слесаря, другое на имя портного, а третье было выдано «служащему советских общественных бань». Можно бы и посмеяться, но что-то не давало покоя. Ведь этим упокойникам, будь они живы, пришлось бы, чтоб самим под Чека не попасть, представляться ещё остающимся на местах советским властям. Не бумажками же общественных бань трясти!
И тут Савинкова осенило:
— Лапти, господин корнет...
Не сами лапти — в портянках, намотанных вокруг правой ноги, оказался плотно заклеенный в клеёнку пакетик, не больше кисета. Когда разрезали — три настоящих удостоверения, подписанных самим товарищем Дзержинским...
Одно — на имя «товарища Блюмкина, командира особой «тройки», которой поручается ответственное правительственное задание, в связи с чем...»
— Погодите!.. — наморщил лоб слишком уж грамотный корнет. — Не тот ли Блюмкин, что убил германского посла графа Мирбаха и по газетным сообщениям был расстрелян?..
Савинков поморщился:
— Корне-ет! Чека не стреляет своих агентов... Пошли!
Больше тут делать было нечего. Требовалось срочно добираться до Романова, а там и до Рыбинска. Дело шло к утру.
VI
Рука у Патина ещё не зажила, а тут новая напасть: гости с Гиблой Гати.
Первой, разведчицей, заявилась, конечно, Капа — дочка неугомонного Тишуни.
— Андрюша, я привела три десятка воителей. Там ещё беглых солдатиков набралось, — заявила она без обиняков, не обращая внимания на перевязь его руки.
— Воители? — не без ехидства переспросил Патин: понахлынувших в Рыбинск офицеров девать было некуда, а всех на Гиблую Гать не спровадишь: надо, чтоб под рукой были.
— Ой, горе с ними! — не понимала Капа его состояния. — Все с настоящими теперь штыками!
— Настоящими? Наточенными?
— Точили, а как же. Штыки те германские, как ножищи. Хошь рыбу режь, хошь хлеб, а хошь и человека. У-у, Ваня-Ундер ржавых штыков не терпит!..
Оказалось, вся его команда уже под городом, слава богу, пока что на левом берегу Волги, на островке среди разливанных болот Слипа, — не только же ради ремонтных стапелей называлась так местность,
Патин сердился на несвоевременность этих помощников, а сам уже собирался в дорогу.
Наказав Капе сидеть на берегу, он кружным путём сбегал к Савинкову. Тот рассудил без паники:
— Унтер? Видимо, он маху не даст. Пусть ждут команды.
Патин полетел обратно и ткнул придремавшую Капу в бок веслом:
— Греби. Я забегался.
— Так ты-то мужик, скидывай повязку. Неча при мне придуриваться.
— Не придуриваюсь, Капа, — взял левое весло, а правой ногой сунул ей.
— Неуж взаправду?.. — покосилась она на грязно-серую перевязь. — Где ж тебя угораздило?
— Греби! — уже не в шутку прикрикнул он.
По берегу проходил какой-то красноармейский взвод; может, мыться-стираться, а может, и по делам, потому что с винтовками.
На пару они быстро перемахнули Волгу. А там Патин уже всерьёз принялся командовать: и так его обними, и этак любовь изображай!.. Не нравилось, что и здесь попадались неурочные красноармейские отряды. По всем сведениям, под Рыбинском, в отличие от Ярославля, не было серьёзных воинских частей, только охрана складов, пристаней да железной дороги. Откуда заносит этих уверенно топающих красных солдатиков?.. Свои опасения он Капе не высказывал, а только при каждой нечаянной встрече прижимался плотнее к ней и уж совсем не в шутку любовь изображал. Она даже расплакалась:
— Андрюша, я уж теперь не знаю, как и быть... я от Вани-Ундера чижолая...
Он невольно рассмеялся:
— Ну, так ещё одним воителем прибудет!
Таиться уже не имело смысла. Они пересекли гряду нагорных холмов, кое-где застроенных довоенными порушенными дачами, и шли теперь по узкой тропке гуськом. Капа, разумеется, впереди. Тропка становилась всё уже, а скоро и вода под ногами захлюпала. Ну, Капе недолго: обувку свою скинула, подол чуть не до брюха задрала — и готова! Патину похуже пришлось: снимай сапоги да и штанины закатывай. С одной-то рукой?.. Но тут уж было не до просьб: Капа самолично его разула, сапоги связала за ушки и через своё плечо перекинула. Встали — побежали!
Многое он признавал за Капой, но не думал, что она ещё и свистать по-разбойничьи умеет. Но ведь резанула сквозь засунутые в рот пальцы так, что дальняя болотина откликнулась. На этот отклик и пошли со всей возможной осторожностью. Над тропой давно сомкнулась куга, и даже ряска запроблескивала, — путь по утопшей лежнёвке указывал лишь зыбкий проброд. Раза два даже сама Капа оступилась... ну, по самое это!.. Патин похмыкивал, пока она замывала-затирала свои рыже-торфянистые голяши. Но дальше стало посуше, начался подъем, а вскоре и суходольная тропка обозначилась. Вот там-то, за развесистой елью, и мелькнул хорошо знакомый Патину плоскоблесткий штык.