Генерал террора
Шрифт:
— Отходим, — увлёк он за собой спасителя-пулемётчика.
Опять стены арсенальской конторы. Наспех укреплённые амбразуры. По ним уже пристрелянно бил бронепоезд — даже метровый кирпич прошибало... Сколько тут можно было держаться? В разгар заслонивших всю видимость разрывов из пыльного марева вынырнул с десятком юнкеров Савинков:
— Нашего милого шлиссельбуржца ещё пришлось спасать. В своём белом пиджачке — прекрасная мишень! С бронепоезда засекли и ударили по переправе. Они бьют, а шлиссельбуржец стоит, тросточкой гневно грозит. Мои приказы, посылаемые с этого берега кулаком, игнорирует. Что делать, вместе
Савинков как ни в чём не бывало достал из внутреннего кармана френча неизменную сигару и закурил. Странно, но френч у него был чистый — неужели так ни разу и не залёг на земле?..
— К бронепоезду сейчас не подступиться. Наших полегло — страшно подумать. Поистине, Гиблая Гать! Тишуне всех на тот берег не перевезти... Выпить есть?
Бреде от усталости и сам только за счёт фляжки держался — протянул Савинкову, удивляясь: тому и в дымном аду удалось сохранить спокойный, а главное, чистый вид. Не хватало только белого платочка в кармане френча! Из горлышка фляжки, как привык полковник, он пить не стал — наливал в крохотный колпачок, несколько раз махнул в бледно-зажатый рот и аккуратно завинтил.
^ — Ещё попьём... помылим, я хочу сказать, полковник?
— Чего-чего, а пыли, Борис Викторович, хватает.
— За пылью мы и проскользнём обратно в город, — покурив, не стал по обычаю выбрасывать сигару, притушил о приклад винтовки и спрятал в карман.
— Самое лучшее — берегом. Там много догнивающих барж, барок и катере» — как-никак укрытие. У нас единственное спасение — брать и держать город. Здесь нас всех перещёлкают. А там — дома, защита. Бронепоезд дальше вокзала не пройдёт, а вокзал на окраине. Как, господин унтер? — напрямую спросил своего курившего за щитком пулемёта недавнего пленника.
— Само собой, город, — ответил Ваня-Унтер, тоже пряча недокурево.
— И ты, Деренталь, с нами, — кивнул Савинков своему метавшемуся из комнаты в комнату беспечному очкарику. — Клепикова не видел?
Тому нечего было отвечать, пожал плечами.
— Значит, за мной. Обнимемся, полковник, — сказал никогда не опускавшийся до сантиментов Савинков, распахивая руки.
Полковнику Бреде тоже был непривычен этот жест. Да и стрелять после малой передышки начали, снаряд разорвался буквально за стеной. Даже в обложенную кирпичом амбразуру бросило вихрь щебёнки. Бреде поторопил:
— Если так — побыстрее. Постарайтесь в городе вызвать панику...
— Единственное, что мы можем... Но! — подстегнул себя Савинков. — Сказано — мы ещё попылим!
Савинков со своей небольшой командой исчез в дыму, а Бреде подумал: «Нет, мой землячок не отдаст Рыбинск. Не дурак ведь. Иначе — самому в Чека».
— Слу-ушать мою команду! — привычно прокричал он припавшим к амбразурам последним защитникам арсенала.
Но что — командовать?
Какой смысл — командовать?
С нагорья от бронепоезда в подкрепление рыбинским красным армейцам спускались цепи питерских матросов…
III
Но
Всего с несколькими юнкерами добежав до утлой паромной переправы, он крикнул слишком долго копавшемуся Тишуне:
— Забирай всех последних раненых! На тот берег! Немедленно!
Здесь уже рвались снаряды. Вода в реке бурлила. На берегу тучи поднятого взрывами песка, слава богу, закрывали видимость. Бронепоезд бил по первым прицелам, а ветер сносил песок немного в сторону. Старый солдат Тишуня догадался — напрочь отвязал от канатов паром и пустил его самотёком, подгребая вёслами. У Волги здесь был заворот, должно прибить к противоположному плёсу. Вовремя убрался с пристрелянной переправы: очередной снаряд бухнул как раз на прежнее место, паром тряхнуло набежавшей волной, но он устоял.
К Савинкову ещё подбегали юнкера, но будь их хоть и батальон — чем они могли помочь? Тишуня с последними ранеными, лошадью и телегой, вместе с сыновьями подгребал помаленьку к левому берегу.
— Отгони старика прочь!
Но куда там... Николай Александрович Морозов, вырвавшись из-под опеки плачущей Ксаны, опять командовал на том берегу — ну, прямо превосходная чесучово-белая мишень!
Савинков велел двум юнкерам прыгать за ним в лодку, а остальным — укрепляться на берегу за старыми баржами.
Волга здесь в сушь неширока. На двух парах весел в несколько минут перемахнули. Николай Александрович принялся было радостно размахивать руками:
— Вот хорошо-то. Вот молодцы.
А что — хорошо, кто — молодцы, едва ли понимал. Объяснять и нежничать было некогда. Савинков просто схватил наивного шлиссельбуржца в охапку, один из юнкеров подхватил длинные ноги, и они скорой пробежкой унесли его под дубки, куда впереди бежала Ксана. Там пряталась телега. Без всякой вежливости шлиссельбуржца швырнули в тележное корыто, и Савинков уже зло наказал самой Ксане:
— Гоните отсюда! Будет выскакивать — примотайте вожжами.
Стрелки с бронепоезда, видя незащищённость смешной переправы, начали садить снаряды уже и на их берег. Хорошо, что лошадь испугалась — вскачь понеслась к лесу, так что чесучовый пиджак дальше облучка телеги не мог выметнуться.
Обратным ходом они нарочно прошли мимо парома, который всё ещё барахтался на стремнине.
— Держитесь пыли! Сокройтесь! — прокричал Савинков, но, конечно, напрасно.
На пароме гребли кто чем мог, даже лопатами, даже руками раненые помогали.
Его юнкера тоже выдохлись, заменил на вёслах одного из них, проскочили очередной шумный фонтан. Оглядываться было некогда — юнкера уже отстреливались от спускавшихся с нагорья матросов.
Савинков махнул рукой:
— За мной!
Он повёл юнкеров в сторону города, зная, что тут недалеко до дома сволочного запропавшего доктора.
Оглянувшись в последний раз на всплеск очередного жуткого фонтана, он увидел вместо парома зависшие над рекой чёрно-дымные обломки...
Но сетовать на судьбу несчастных не приходилась: матросы бежали по пятам. Хорошо, что на этом берегу чёрт ногу ломал — гниющие на песке баржи, лодки, неубранные штабеля леса, какие-то будки, сторожки, заросли разного лозняка. Под таким прикрытием вырвались в пригород, уже под защиту настоящих домов.