Генерал террора
Шрифт:
Не исключено, что Савинков лично знал этих несчастных беглецов, но приходилось играть роль несгибаемого «товарища комиссара».
— Туда им и дорога... контра!..
— Контра, уж как есть!
— Костюра белая, кровища доподлинно красная... гы-ы!.. Помянем контру?
Кружки железные появились, бутыль чуть ли не ведёрная, сивуха разливанная. Не морщись, не морщись, пока жив!
Ночевали в избе вместе с красными армейцами. До трёх часов ночи пришлось рассказывать о положении дел в Петрограде:
— Голодают
— Ну а нарком... он образует положение, Луначарский-то?..
Позабыли, а может, и не знали, что правительство давно в Москве. Хорошо, ещё про товарища Ленина и товарища Дзержинского не спросили. Про старого друга Толю Луначарского проще простого отвечать и врать не надо:
— О, какой нарком!.. Мы с ним ещё в девятьсот третьем году в одной ссылке были. В Вологде-городке...
— Мать честная! — восхищённо перебили. — Так и я же вологодский!
А если уж и сам командир вологодский — так ней до дна. «Иван Васильевич Слесарёв» надрался с красными армейцами истинно вусмерть. Иначе нельзя, не поверили бы в слесарскую сущность.
Зато уж утром начальник гарнизона города Ядринска, бежавший с германского фронта унтер-офицер, прищёлкнул каблуками:
— Чем мы можем помочь вам, товарищ Слесарёв?
Товарищ Слесарёв знал, что отвечать:
— У меня паспорт, выданный Северной Коммуной. Теперь я нахожусь в пределах Нижегородской Советской Республики. Вы будете очень любезны, если выдадите от себя соответствующее удостоверение.
Товарищу Слесарёву было выдано настоящее удостоверение, за настоящими подписями и печатями. В нём снова, и уже местным языком, излагалось, что он в сопровождении охраны «едить, значить дело, по делам дитей-пролетариев в Вятьскую губернь...». То ли гимназист был неграмотный, то ли другой какой писарь писал. Ладно. Всё прекрасно. Пусть здравствуют пролетарские дети!
В тот же день «товарищ Слесарёв» при содействии начальника гарнизона купил довольно крепкий тарантас. Пару лошадей расторопный унтер-офицер тут же реквизировал у какого-то попа. Прости, батюшка!
Сели — поехали с ветерком.
Но до Казани было ещё далеко. На всех дорогах пылили красноармейские разъезды. Под сеном в тарантасе оружие, не только наганы — винтовки. Революционный бедлам в Ядринске помог обзавестись даже гранатами. Однако рассчитывать на победу при встрече с целым конным разъездом не приходилось: там меньше десяти сабель не бывало. Не все ж такие, как в городе Ядринске, покладистые. Начали присматриваться к «товарищу Слесарёву»:
— Пролетарии, говорите? Что-то уж морды больно откормленные!
— Какие есть, товарищи. Наша власть — наше и пропитание.
— Ага, питание... Вперёд по дороге, не оглядываться!
А чего оглядываться. Вдарили по лошадям, когда маленько оторвались, руки под сено — и в гранаты!
Решили переправиться на левый берег Волги. Там леса дремучие, скрываться и обороняться гораздо удобнее. Да вот беда: никто никому не верит. Красный ли, белый ли — с крестьянина дерут последнюю шерсть. Вопросы — как литые пули:
— Откелева? Большевики?
Стало заметно, что больше боятся большевиков. В этом глухом углу Казанской губернии и железная-то дорога за сотню лесных вёрст. Малограмотные черемисы, татары, русские старообрядцы. Таиться среди них не имело смысла. Новую власть они ненавидели истинно звериной ненавистью.
— Мы не большевики, — сказал Савинков очередному провожатому. — Мы офицеры. Едем сражаться против красных. Что, новые власти лютуют?
— Ой как!.. Истинно звери. Влась, одним словом. Церкви грабют, у татар мечети взрывают. Попов так просто стреляют... Этих, в чалмах... так и пожалеть некому... Что татарин, что русский — одинакова смерть. Зима скоро, а хлеб поотбирали. Как зимовать?
— Защищайтесь. Есть у вас мужики?
— Были, да сплыли. Калеки непотребные...
— А ты вот, парень? Не мужик?
— Я-то?..
Вопрос задел за живое. Проводник на этот раз был не старше тридцати. Явно бывалый.
— Воевал?
— На германском.
— Так вдарьте по грабителям! Собери отряд, других таких же... Чем не командир?
Провожатый признался, что винтовки кое у кого есть — с фронта притащены, без дела под застрехами пылятся. Даже пулемёты припрятаны.
— Артиллерии бы нам... Артиллерист я, не пехота ржавая. У гвардии полковника Перхурова служил. Случаем не встречали?
— Не встречал, — Савинков доверчиво, как этот парень, улыбнулся. — Но... полковник Перхуров и сам скоро сюда прибудет. Служи!
— Рад стараться, ваше благородие! — в тряском тарантасе вытянулся парень, чуть не свалившись за обчучок.
Так и пятый с ними оказался. Тоже унтер-офицер — надо же, везде унтера! Степаном Посохиным назвался. В полчаса дорожными друзьями оказались.
На целую неделю до зубов вооружённый тарантас потонул в заволжских лесах. От жары и безделья перед глазами опять то и дело возникал бедняга Ропшин. А ему и в нынешних днях прошлое мерещилось. Истинно, земля Мельникова-Печерского — читывал Ропшин, размышлял даже над загадкой русской души. Особенно староверской. Здесь если и попадались деревни, так старой веры. Совсем уже не таились перед ними. Да и Степан Посохин места эти знал — сплавщиком перед армейской службой работал, по Каме и Вятке. Были, оказывается, по левобережью хорошо накатанные, но недоступные для большевиков дороги. Впрочем, как и для царских жандармов. Не рисковали сюда соваться ни старые, ни новые власти. Дороги только для своих, для посвящённых.